– Спроси, не может ли он указать нам дорогу к Чиркате и Ахульго, – сказал Васильчиков.

– Мы ему хорошо заплатим.

Жахпар-ага перекинулся с Айдемиром несколькими словами, и тот радостно закивал.

– Спрашивает, сколько дадите? – сказал Жахпар-ага.

– Пять рублей, – посулил Васильчиков.

– Золотом.

Но горец не согласился и красноречиво провел ладонью по шее.

– Говорит, Шамиль голову отрежет, если узнает. Просит десять. Его корова столько стоит, а он думает, что ее съели солдаты.

– Ладно, – кивнул Васильчиков.

– Получит этот Иуда свои сребреники.

Горец снова закивал, давая понять, что доволен сделкой.

– А не обманет? – осторожничал Васильчиков.

Жахпар-ага перемолвился с горцем, и тот ударил ногой о землю.

– Клянется землей, на которой стоит, – объяснил Жахпар-ага, недоуменно поглядывая на Айдемира.

– Это сильная клятва.

– Тогда пусть уже показывает, – торопил топограф.

Айдемир, перепрыгивая с камня на камень, повел всех за собой. Они остановились на краю ущелья, по дну которого неслась быстрая река. Топограф развернул планшет, собираясь нанести на карту дорогу к Ахульго.

– Верно! – заговорил вдруг Аркадий.

– Теперь и я вспоминаю!

Топограф взял наизготовку карандаш.

– Ну что? Куда дальше идти?

– Туда! – выкрикнул чабан и, ухватив Аркадия за ворот, бросился с ним в реку.

– Ах, шельма! – закричал Васильчиков, стреляя им вслед.

Стрельбу открыли и остальные, но было поздно. Река быстро уносила беглецов и через мгновение они уже скрылись за пенистым поворотом.

Шамиль и его сподвижники сделали привал в урочище Саду-майдан, на полпути между Аргвани и Чиркатой. Сюда, как было условлено, собирались те, кто уцелел после битвы. Урочище располагалось на высоком плато, обрамленном обрывами. Отсюда уже были видны Чирката с ее садами и темная лента Андийского Койсу.

Один за другим появлялись наибы с остатками своих отрядов. И каждого из них остальные приветствовали радостными возгласами, хотя глаза мюридов были затуманены горечью поражения.

Ахбердилав, Сурхай, Галбац… Шамиль благодарил всевышнего, что его близкие сподвижники остались живы, хотя отказывались покидать Аргвани до последней возможности. Но многих Шамиль так и не дождался. Одних он видел погибшими еще в ауле, судьба других была ему неизвестна.

Не было и Али-бека Хунзахского, прикрывавшего отход остальных из растерзанного Аргвани.

Люди были подавлены. Казалось бы, все было предусмотрено, все меры приняты, но Аргвани было потеряно. Горцы проявили чудеса мужества, дрались, как тигры, но поражение оставалось поражением. Кто-то считал, что всему виной пушки. Так оно и было, но нельзя было не признать, что солдаты тоже дрались храбро. По крайней мере, смерти они не боялись. И это последнее было для горцев загадкой. Одно дело – драться за свою землю, и совсем другое – идти на верную смерть лишь потому, что так велит Граббе. А ведь они наступали строем, когда даже наугад посланная пуля находила жертву. И ведь не было у солдат ненависти к горцам. Те, что переходили к Шамилю, и сами были добрыми людьми, и о других говорили то же, и война им была не в радость. А когда горцы спрашивали раненного солдата, которого вынесли из Аргвани, он отвечал:

– Так ведь у солдата, акромя войны, и нет ничего. Рота – семья, палатка – дом родной. А коли война – его жизнь, так он ради войны и воюет.

– А все-таки без пушек они бы Аргвани не взяли, – уверял Ахбердилав.

– На Ахульго и пушки не помогут, – сказал Сурхай.

– Там ядру не за что зацепиться. Вот если бы у нас на Ахульго были свои пушки…

Шамиль слышал, о чем толкуют наибы, но думал о другом. Стоила ли свобода жертв, которые приносили горцы? И стоила ли жертв, которые приносили солдаты, их несвобода? В Аргвани поход не закончился. Граббе рвался к Ахульго. Война продолжалась, и прекратить ее было теперь невозможно. Граббе не желал мира, он требовал покорности. Оставалось – снова сражаться, пока генерал не уберется из гор, которые ему никогда не покорить. Но и сражаться нужно было по-другому. Буртунай и Аргвани показали, что нельзя слишком надеяться на ополчение, твердо полагаться можно было лишь на регулярные отряды мюридов, которых пока было немного и с каждой битвой становилось все меньше. И еще нужно было во что бы то ни стало создать свою артиллерию. Но на все это требовалось время, а на Ахульго время могло остановиться.

Теперь наибы обсуждали сражение, спорили, как нужно было поступать, называли отличившихся. Геройства было проявлено много. Особенно яростно дрались аргванинские мюриды. Вспомнили Зирара и Гази-Магомеда, которые бились, пока хватало сил держать оружие, и остались лежать в завалах из убитых ими солдат. Вспомнили и братьев из Мехельты, которые дрались, не отходя друг от друга, и погибли от ядра, начиненного шрапнелью.

Наибы говорили Шамилю, что пора уходить дальше, но имам не мог заставить себя сделать этого. Он все еще надеялся, что придет еще кто-то, кто уцелел после Аргванинского сражения.

И люди приходили. Но это были разрозненные группы мюридов и ополченцев, пробиравшиеся узкими тропами. А когда появился и Али-бек с полусотней мюридов, у Шамиля немного отлегло от сердца.

Всего вокруг имама собралось около двухсот человек. Многие из них были ранены. Удивительно было то, что Шамиль остался невредимым, хотя его черкеска была иссечена пулями и осколками.

Горцы помолились, прося всевышнего о милости к погибшим шахидам, и двинулись дальше. Некоторых наибов Шамиль отправил в их вилайеты за подмогой, а сам с остальными воинами двинулся в Чиркату.