Выбрались наверх и жены Шамиля. Джавгарат держала на руках Саида, и Шамиль не мог насмотреться на своего младшего сына, который радостно улыбался.

– Война закончилась? – с надеждой спрашивала Патимат, прижимая к себе заметно повзрослевших за эти ужасные месяцы сыновей Джамалуддина и Гази-Магомеда.

– Мир лучше войны, – ответил Шамиль.

– Войны больше не будет? – улыбалась Джавгарат.

– Все в руках всевышнего, – ответил Шамиль, беря на руки Саида.

– А он подрос!

– Дети по тебе скучают, – сказала Патимат.

– Ты совсем не бываешь дома.

– Теперь все должно измениться, – улыбался Шамиль.

– Наши люди показали, что не намерены сдаваться, и я надеюсь, что генерал это понял.

– Они уходят? – допытывалась Патимат.

– Сначала будут переговоры. Посмотрим, чего хочет Граббе, – ответил Шамиль и обернулся к своим старшим сыновьям, по которым очень соскучился.

Он взял за плечи Джамалуддина и почувствовал, как у него окрепли мускулы.

– Я уже стрелял из ружья, – сообщил старший сын.

– Один солдат целился в нас, а я выстрелил, и он спрятался.

– Больше этого не делай, – велел Шамиль.

– Рано тебе еще стрелять.

– А я зарезал барана, – гордо сообщил Гази-Магомед.

– Не зарезал, а резал, – поправила его Патимат.

– Мясо резал, когда нам принесли сушеную тушу.

Шамиль похлопал Гази-Магомеда по спине и увидел, что тот крепко стоит на ногах.

– Джигит, – похвалил сына Шамиль.

– Помогаешь маме?

– Да, – кивнул Гази-Магомед.

– Я тоже помогаю, – вставил Джамалуддин.

– К нам залетела граната, а я ее потушил.

От этих слов сына у Шамиля потемнело в глазах.

– Она могла взорваться, – сказал Шамиль, взяв себя в руки.

– Не успела, слава Аллаху, – рассказывала Джавгарат.

– Я только вернулась с кувшином и не успела закрыть дверь, а сверху упала эта штука с горящим хвостом. А Джамалуддин, да продлит Аллах его жизнь, схватил мой кувшин и вылил воду на эту проклятую железку.

– Я у стариков научился, – гордо сообщил Джамалуддин.

– Я много уже тушил.

– Разве ты бываешь не дома, когда стреляют? – строго спросил Шамиль.

– Я ему сколько раз говорила, – всплеснула руками Патимат.

– Но он меня не слушает.

– Все ребята тушат, – опустил голову Джамалуддин.

– И ядра собирают.

– Хорошо, что у меня такой смелый сын, – сдержанно произнес Шамиль.

– Но не забывай, Джамалуддин, что когда меня нет, старший мужчина в доме – ты.

– Я знаю, – кивнул Джамалуддин.

– А когда Джамалуддина нет, то старший – я! – объявил Гази-Магомед.

– Имам! – звал Юнус, торопившийся к Шамилю с важными новостями.

– От русских идут люди!

– Помни, ты – главный, – сказал Шамиль старшему сыну и ушел со своим помощником.

Выяснилось, что Джамал преуспел в своем деле и теперь явился к перешейку с конвоем казаков.

– Письмо Шамилю! – крикнул есаул, показывая на Джамала.

– Пусть идет! – крикнули из завалов.

Казаки отступили назад, и Джамал направился на Ахульго.

В резиденции имама, иссеченной осколками, успели навели порядок. Теперь здесь могли снова собираться на совет наибы и другие ученые люди, с которыми Шамиль решал важные вопросы. Они взволнованно обсуждали возможные варианты перемирия, хотя некоторые были и против мира с Граббе.

Амирхан вскрыл письмо и передал его Шамилю. Имам пробежал бумагу глазами, и лицо его помрачнело. Он вернул письмо секретарю и велел:

– Прочитай всем.

– Предварительные условия капитуляции, – начал громко читать Амирхан, но когда он понял смысл прочитанного, голос его невольно сделался тише.

Присутствовавшие напряглись, не веря своим ушам.

– Читай дальше, – настаивал Шамиль.

– Первое. Шамиль предварительно отдает своего сына аманатом.

Амирхан вопросительно посмотрел на Шамиля, но тот сделал ему знак продолжать.

– Второе. Шамиль и все мюриды, находящиеся ныне в Ахульго, сдаются русскому правительству: жизнь, имущество и семейства их остаются неприкосновенными; правительство назначает им место жительства и содержание; все прочее предоставляется великодушию государя императора.