– Что же это такое, господин прапорщик?

– Vox populi – vox dei, – пожал плечами Нерский.

– Глас народа – глас Божий.

– Но это форменный мятеж! – размахивал саблей Милютин.

– Ну так попробуйте изрубить мятежников, – ответил Нерский.

– Или растолкуйте им, что позволительно нарушать данное слово, особенно когда в залог мира выдан ребенок.

Милютин не нашелся, что ответить, и поспешил в штаб.

В штабной палатке, плотно окруженной казаками, обсуждали чрезвычайное событие.

– Это, господа, дурное влияние либералов! – считал Галафеев.

– Чего этим смутьянам надобно? – не понимал Граббе.

– Воевать не желают, – отвечал Пулло.

– Не верят, что Ахульго можно взять штурмом.

– Дас, дожили, – нервно теребил ус Граббе.

– Порядка как не было, так и нет.

– Высечь через пятого, – предложил Лабинцев.

– Живо устав вспомнят.

– Тут дело политическое, – качал головой Галафеев.

– Тут надо с умом подойти.

– Расстрелять дюжину – и дело с концом, – советовал Попов.

– А что? И закон велит. Слыханное ли дело – бунт в походе?

– Так-то оно так… – кивал Пулло.

– Только когда в бой их поведете, как бы сзади пуля не прилетела да в затылок не клюнула.

– Неровен час – и нас на штыки подымут, – пугал Лабинцев.

– На штурм их надо гнать, пока не поздно.

Заметив вернувшегося Милютина, Граббе спросил:

– Нус, что там?

– Брожение умов, ваше превосходительство, – докладывал Милютин.

– Одни полагают, что штурмовать – только людей терять, а большинство требуют мира, раз Шамиль выдал сына.

– Не их ума дело! – вспылил Граббе.

– Их дело – повиноваться и исполнять приказы!

– Есть и такие, кто о свободах рассуждает, – продолжал Милютин.

– Мол, у горцев есть, а мы чем хуже?

– Свобода – это для Европы, – грозил кулаком Граббе.

– Для масонов! А для Азии кнут – первое дело!

С Граббе не все были согласны, но все понимали, что нет ничего опаснее вооруженного бунта, особенно по соседству с мятежным Ахульго.

– Я готов выслушать здравые предложения, – взял себя в руки командующий.

– Время не терпит, господа!

– А что если, ваше превосходительство, и солдатам пообещать свободу? – вдруг предложил Васильчиков.

– Что-с? – недоуменно уставился Граббе на адъютанта.

– Ну, чтобы увольнительный билет, чтобы отставка раньше срока, – простодушно объяснял Васильчиков.

– А князь дело говорит, – поддержал его Галафеев.

– Горцы вон как за свою вольность дерутся.

– А кто первым взойдет на Ахульго, ваше превосходительство, – продолжал ободренный Васильчиков, – что и семействам их даровано будет освобождение от крепостной зависимости.

– А прочим отличившимся – побывка и прочие льготы, – добавил Галафеев.

– Не говоря уже о наградах.

– И казаков в дело пустить, – советовал Пулло.

– Но как они и без того народ вольный, то утроить им жалование.

От удивления Граббе потерял дар речи. Предлагать столь политически опасную ересь – это сильно попахивало декабризмом. Но еще опаснее было дать разрастись бунту во вверенных ему войсках. И Граббе решился, потому что несравнимо важнее было взять Ахульго, пока оно не исчезло, как во сне, да еще вместе с Шамилем. Милютин составил приказ, и Граббе велел объявить его войскам.

Такая милость командующего произвела магическое действие. Бунт утих, солдаты построились в штурмовые колонны, а самых упрямых оттеснили в задние ряды. Даже некоторые раненые не захотели остаться в стороне. Войска будто удвоились и готовы были с новой силой штурмовать Ахульго, чтобы добыть свободу себе и своим семьям.

Айдемир уже собрался осуществить задуманное на свой страх и риск, когда его вызвали к Шамилю. Имам был удивлен новостями, которые приходили с передовых постов. В лагере Граббе происходило что-то странное, и Шамиль велел Айдемиру разведать, что там случилось.

Айдемир только отправился выполнять поручение, а по Ахульго уже прокатился слух о том, что солдаты отказываются воевать.

Люди хотели верить, что это правда. А когда вернулся Айдемир, который рассказал о царящем в лагере Граббе неповиновении, защитники Ахульго вздохнули с облегчением. И все же никто не перестал делать то, что должен был делать: чинили ружья, точили сабли и кинжалы, готовили заряды. Свинца осталось так мало, что пули выстругивались из дерева или вырезались из камня, а затем уже обливались свинцом.