– Не изволите ли передохнуть, ваше превосходительство? – осторожно спрашивал Васильчиков.

– Доктора настоятельно советуют.

– От тутошнего климата, от жары невыносимой первое средство – сон в прохладной тени, – поддерживал приятеля Милютин.

– Вздор! – отвечал Граббе.

– Лучшее средство теперь – плененный Шамиль!

Генералы старались успокоить Граббе.

– Пещера окружена со всех сторон нашими войсками, – утверждал Пулло.

– Оба берега надежно охраняются на значительное расстояние вверх и вниз по течению, – говорил Галафеев.

– Шамилю остается лишь сдаться на милость победителя, – заверял Попов.

Выходило, что все меры приняты и имаму деваться никуда, но Граббе терзало предчувствие, что Шамиля ему не видать.

– Что толку от этой горы, если я не возьму имама? – вопрошал растерянный Граббе.

– Для живого Шамиля каждая гора – Ахульго!

На рассвете, когда началась заупокойная панихида, командующему начало казаться, что отпевают его самого – генерал-лейтенанта Павла Христофоровича Граббе. Он перекрестился и пошел проститься с погибшими, а заодно убедиться, что хоронят не его.

Убитые лежали вдоль большой глубокой могилы, и отрядный священник обходил их, размахивая кадилом.

– Молимся об упокоении душ вождей и воинов, на поле брани жизнь свою положивших… – неслось над притихшим лагерем.

Граббе отрешенно смотрел на убитых людей, которые еще вчера жили, воевали и питали надежды. Ему казалось, что от них исходит немой укор, они будто спрашивали своего вождя, стоило ли взятие Ахульго стольких жизней, для того ли они были на свете, чтобы сделаться жертвой его амбиций и чтобы быть погребенными на скорую руку вдали от родного дома, не оставив о себе ни следа?

– Со святыми упокой, господи, души усопших чад Твоих, где нет ни страдания, ни скорби, ни стенания, но жизнь бесконечная… – пел священник.

Граббе крестился и продолжал мучиться мыслью, что заплатил непомерную цену за искалеченную гору, которая являлась ему во снах и предостерегала от свершившегося теперь безумия. Что упрямо требовал капитуляции, когда горцы отвечали на его ультиматумы пулями и ударами кинжалов. Генерал уже не хотел смерти Шамиля, он раскаивался, что не встретился с ним сам, не посмотрел в глаза ему и не кончил дело миром, как предлагал имам. Ведь сделайся Шамиль мирным жителем с сыном-заложником, все могло обернуться совсем иначе. И нашлись бы, наверное, другие средства умиротворить горцев. Но теперь было поздно. Теперь Граббе жалел о другом – что его не убил на дуэли сумасшедший господин Синицын. Все было бы кончено навсегда, и Граббе не пришлось бы убеждать себя, что отпевают не его и не его карьеру, на которой Чернышев не замедлит поставить свой крест.

– Вечная па-а-амять… – затянул священник.

А тем временем принесли еще убитых. Одного из них сопровождал крайне удрученный Пулло. Погибшим был его младший брат, командовавший ротой, которая не смогла задержать Шамиля.

– Царство ему небесное, – выразил Граббе сочувствие генералу Пулло. А в ответ услышал то, что хотел бы услышать менее всего.

– Шамиль опять ушел, – сообщил Пулло и коротко пересказал ход событий, о которых узнал от подчиненных роты Пулло-младшего.

Граббе будто что-то ударило в сердце. Он пошатнулся, и перед ним померк свет. Васильчиков с Милютиным подхватили его под руки и отвели к плетеному дорожному креслу, заранее поставленному под усыпанной плодами яблоней.

– Вздор! – едва слышно произнес Граббе.

– Это совершенно невозможно…

А в голове его заворочалась колкая мысль о брате Пулло: «Дурак. И сам погиб, и Шамиля выпустил».

– Прости, Боже, им всякое прегрешение, вольное и невольное, яже в слове и в деле, яже в ведении и в неведении, яже во дни и в нощи, яже во уме и в помышлении… – неслось над лагерем.

И когда священник восклицал:

– Господу помолимся.

Солдаты крестились и отзывались:

– Господи, помилуй…

Неподалеку в отдельной могиле Лиза хоронила своего мужа Михаила. Она отказалась хоронить его вместе с остальными, потому что узнала, что над братской могилой будет потом разведен большой костер, чтобы скрыть ее место от горцев. Когда над могилой прапорщика Михаила Нерского был поставлен крест, Лиза всплакнула, положила на могилу один из мужних эполетов и отправилась на другую сторону лагеря, где милиционеры хоронили горцев. Там она проследила, чтобы и Парихан, оставившая ей своего младенца, была упокоена как положено. Обряды Лиза знала, потому что не раз видела, как это происходило в Игали, где она была в плену.

Вскоре к Граббе явился денщик Иван с нюхательными солями и прочими снадобьями. Он знал, как привести в чувство барина, с которым такое уже случалось.

Очнувшись, Граббе огляделся, будто вспоминая, где он находится, и велел Галафееву.

– В погоню! Немедленно!

Всем постам было велено усилить бдительность, по ближайшим аулам были разосланы уведомления о строгом наказании, которое ожидает тех, кто примет к себе возмутителя, а преследовать беглецов была брошена Хунзахская милиция во главе с Хаджи-Мурадом.