— Этот твой Пержу… знаю я, как он дорвался до сладкой житухи. И знаю, как он сейчас обращается со своей Марией. Вся окраина знает. Вот посмотришь — он ее бросит. А ты его и раньше принимал за хорошего человека и теперь… Известно, ласковый теленок двух маток сосет. Так оно было, так и осталось…

— Оставь в покое Пержу, — резко оборвал его Рошкулец, — и не пекись, ради бога, о Марии! Пержу всю жизнь работал на хозяина. Он квалифицированный рабочий. Стукнула по нему безработица — оступился он, но все-таки поднялся. Он пролетарий… Мы еще не верим тебе, Цурцуряну, вот в чем беда…

— И, значит, дашь мне коленкой под зад? — встрепенулся Цурцуряну, ядовито взглянув на Рошкульца. — Выпроводишь меня?

В комнату вошел Пержу. Он согнулся под тяжестью бурдюка, который неожиданно напомнил Цурцуряну кожаный верх фаэтона.

— Мехи для кузницы?! — живо воскликнул Рошкулец. — А ну-ка, положи на землю, Костик, небось они тебе плечи оттянули!

Он вскочил, помогая Пержу снять со спины тяжелую ношу, и с грохотом свалил мехи на пол.

— Удивительно похожи на волынку, — сказал Пержу, довольный, распрямляя спину и поводя плечами. — На какую-то огромную полынку. Надо их только починить хорошенько, и дело пойдет.

— Ладно. Я их сам починю. Дай только освобожусь немножко. Откуда ты их приволок?

— Дал один кузнец со Старой Почты. Он хочет поступить к нам на работу. И еще там двое есть. Хотят прийти со всем своим инструментом.

Тут он заметил Цурцуряну, стоящего у окна, и сразу как-то увял. Он бросил настороженный взгляд на Рошкульца, словно желая уловить связь между ними, потом подошел и неловко подал Цурцуряну руку. Взялся за мехи, вытащил их в коридор и неслышно закрыл за собой дверь.

Рошкулец внимательно следил за его движениями и выражением лица. Когда тот скрылся, повернулся опять к Цурцуряну.

— Значит, так? Не зря ты сказал тогда, — продолжал Цурцуряну, — в двадцать четыре часа вытуришь меня? К белым медведям пошлешь? Да еще и архивы поднимешь, старые мои дела, а? И так всю жизнь, товарищ начальник, — горько усмехнулся Цурцуряну. Он истратил, казалось, всю свою выдержку. Взявшись за ручку двери, он угрюмо глянул на Рошкульца. — Понятно… Сейчас все в ваших руках!

Рошкулец сидел опершись локтями о колени и опустив голову на ладони.

— Ты прав, Митика, — сказал он. — Твоя мать была мне не чужая, немножко мы сродни приходимся друг другу. И я от этого родства не отрекаюсь. Она была женщина честная, что и говорить… И о твоей истории с дровами для сиротского приюта вся окраина говорила. Никто этого у тебя не отнимет… — Он немного помолчал. — Но знаешь что, парень, — решился он вдруг, — так, сразу, мы не можем принять тебя рабочим, а то завтра захочешь и в профсоюз, и еще чего-нибудь… И люди что скажут на это? Поставим тебя ночным сторожем в мастерских «Освобожденная Бессарабия». Ночью будешь караулить, ходить вокруг здания, днем — отсыпайся сколько влезет. А если останется у тебя часик и не побрезгуешь, возьмешь метлу в руки, — видишь ведь, какой у нас двор большой, только уж больно грязный. А потом неплохо бы и лопату взять, разделать какую-нибудь там грядку для цветов, — тоже ведь нужно, для красоты. А когда у нас дела пойдут, мы, может, лошадку заведем в нашем хозяйстве… Что, не по душе тебе это?

— Меня — в сторожа? Метлу в руки сунуть? Да ты соображаешь, что говоришь? — никак не мог поверить своим ушам Цурцуряну. — Спятил ты, не иначе… ты, товарищ… — Цурцуряну захлебнулся от возмущения. — Может… может, просто насмешки строишь, горбатого из меня лепишь? Метлу под мышку — и валяй, не скучай! А может, ты из меня этакое пугало хочешь сделать, чтоб люди пальцами на меня показывали: вон мол, что ждет каждого, кто так поступает! А все затем, чтоб выслужиться, у большевиков комиссаром заделаться! — Цурцуряну начал грудью напирать на Рошкульца. — Э-э, нет! Со мной этот номер у тебя не пройдет, Петрика! У Цурцуряну гордость еще не пропала… Упаси тебя боже наступить мне на любимую мозоль!

Но Рошкулец продолжал как ни в чем не бывало, только слегка переменил тон.

— У нас и сегодня кое-что уже есть. Видел кузнечные мехи, которые этот бедняга тащил на себе от самой Старой Почты? Пока что нам, кроме двух-трех прогорелых чайников или каких-нибудь сковородок и примусных головок, ничего не доверяют. Но не сегодня-завтра мы, может быть, получим станок. Токарный станок! Да, да, не шути! Кто-то его закопал в землю, — наверное, ждал: вернется, мол, хозяин. Есть еще и такие. Но мы напали на след станка.

А вчера один житель Нижней окраины интересовался, не можем ли мы ему покрыть крышу. У него еще ни крыши, ни железа нет, но он хочет заранее знать. Мы откроем цех жестяных работ и механический цех. Понимаешь теперь, братец мой, что мы тебе дадим в руки? Мастерские со всеми потрохами! Мы многое тебе доверим, Цурцуряну. Потому что тот, кто закопал станок, может вырыть нам и другие ямы… После обеда соберемся и приколотим над воротами вывеску: «Мастерские „Освобожденная Бессарабия“ — раз и навсегда. Береги это все как зеницу ока. Ты ведь будешь не только сторож, ты и слесарем станешь, может быть, даже токарем. Все в твоих руках, все… Ну, давай принимай хозяйство!