Фретич уже готов был кинуться к окну, чтобы привести Урсэкие, но, вспомнив по-видимому, что нужно предварительно запросить мнение собрания, опустился на место.

— Я тоже так думаю, — сказал он быстро. — Никто не может ничего иметь против. Урсэкие — человек честный, он так и рвется к борьбе.

Все согласились с предложением, и Ромышкану вызвался позвать Урсэкие.

— Нет, лучше я, — остановил его Доруца, направляясь к дверям.

— Обязанности свои пусть передаст дяде Штефану! — сказал ему вслед Фретич. — Сигнал и все остальное…

И спустя две — три минуты Урсэкие застенчиво вошел в слесарную. Постояв несколько мгновений в растерянности, он неловко стянул с головы шапку и, вертя ее в руках, принялся отвешивать поклоны. А когда Доруца направился к своему месту, Урсэкие поспешно устремился за ним, точно остерегаясь остаться без поддержки товарища. Сесть, однако, он не решился.

— Скажи, друг Урсэкие, — улыбнулся секретарь городского комитета, — неужели ты и на сцене держишься так робко?

Эти дружеские слова несколько подбодрили парня. Теперь он разглядел и Фретича, который, понимая волнение товарища, указывал ему место рядом с собой.

— Да, на сцене легче… — пробормотал Урсэкие признательно, вытирая кепкой вспотевший лоб.

— Перейдем к повестке дня, — снова начал Фретич. — Борьба учеников за возвращение отнятой у них порции хлеба и ошибки школьной организации комсомола.

Сделав небольшую паузу, он взволнованно откашлялся и продолжал:

— Как известно, утром, в четверг…

— Кто этот товарищ? — шепотом спросил Доруца у Виктора, взглядом указывая на секретаря.

— Прошу извинить меня, — поспешно сказал Виктор, обращаясь к собравшимся. — Товарищ, который пришел к нам сегодня, — это представитель городского комитета комсомола товарищ Ваня.

Послышался шепот удивления и радости.

— Ты, наверно, собираешься рассказать нам о конфликте в столовой? — живо спросил товарищ Ваня Фретича. — Сам-то ты принимал участие в этой борьбе?

— То есть как это — в борьбе? — не понял тот.

— Нет, в борьбе этой не принимал участия ни один из комсомольцев, — нетерпеливо вмешался в разговор Доруца. — Учениками руководил в основном Володя Колесников, а мы не знаем даже, где он сейчас находится. В тот момент, когда события были в полном разгаре, мы совещались в чулане, где картошка… Там темно, не видно… Меня и Фретича ребята избрали в комитет, но мы этого не заслужили, потому что… — и румянец досады выступил на лице Доруцы.

— Расскажешь, расскажешь все потом, — прервал его товарищ Ваня. — Кто же все-таки присутствовал в столовой с начала и до конца столкновения?

— Урсэкие был, и был еще вот… — не глядя на Горовица, Доруца показал на него пальцем. — Они были. Но они не состоят в ячейке, а только так…

— Верно, я стоял на страже у чулана, но совсем не „только так“, как он говорит. Я выполнял то, что мне поручили товарищи — обрел вдруг дар речи Урсэкие. — Только боюсь, не сумею я толком рассказать. Видел все, но рассказать не смогу.

— Я тоже был с самого начала, — серьезно сказал Горовиц. — Но какая там борьба! Мы только просили вернуть нам порцию хлеба…

— Кто это такой? Капаклы? — тихо спросил секретарь Анишору.

— Нет. Это конструктор, — прошептала она ему на ухо.

— …Мы добились этой порции хлеба, и вся борьба закончилась, — продолжал спокойно Горовиц.

— А миски в воздухе? А шумиха? — недовольно спросил его Урсэкие. — Разве этого не было? Эге, задали мы им перцу! Хородничану…

— Это правда, молотобоец Колесников действительно оказался молодцом, — продолжал Горовиц не теряясь. — Без него, возможно, хлеба мы и не отвоевали бы. Товарищи, — показал он на членов ячейки, — хоть там и не были, но ученики все равно полагались на них, потому что это не впервые… Если разрешите, я хочу сказать, что мы должны бороться не только за порцию хлеба, но и за другие свои права. Надо идти дальше… Например, в технике…

— Может, за твои изобретательские фантазии прикажешь нам бороться? — не выдержал Доруца.

— Да! И за мои планы изобретений! — отрезал Горовиц, вспомнив слова Моломана. — Мы хотим строить! У нас будет нужда в строителях. Очень скоро у нас будет в них нужда. Теперь я хорошо это понял!

— Но только не для буржуазии! Не замки! — с негодованием произнес Доруца, вскакивая с места.

Горовиц побледнел, словно вся кровь вдруг отхлынула от его щек.

— Сегодня замки, — продолжал Доруца со злобой, — а завтра… завтра ты еще, пожалуй, будешь изготовлять снаряды! Против наших братьев по ту сторону Днестра!

— Спокойнее, товарищи! — постучал по столу Фретич. — Прошу соблюдать дисциплину. Дело Горовица стоит на повестке дня особо. Придет очередь — мы будем его обсуждать.

Доруца сел. Но до Горовица, казалось, не дошел призыв секретаря ячейки к порядку. Не садясь, он вдруг начал торопливо обшаривать свои карманы, явно выражая желание продолжать.

Товарищ Ваня сделал Фретичу знак: „Пусть, мол, выскажется. Послушаем его, послушаем…“

Наконец Горовиц вытащил из кармана нечто, крепко зажимая в кулаке, вытащил так порывисто, что это „нечто“ тотчас со звоном рассыпалось по полу: связка ключей. Больше десятка одинаковых ключей… Разжав пальцы, Горовиц так и остался стоять с протянутой вперед рукой.