— В ноги падали, молили… Камень — и тот сжалился бы, а эти… Жрать они, что ли, будут наши сети? — кусая губы, тихо говорит мать.

— Дурища ты, дурища… Полицейские давным-давно пропили твои сети. Выдумали — выпрашивать то, чего нет! — кипятился отец.

— Что же будет, Юозас? Ты только бранишься, а как жить станем — об этом и разговора нет.

В ответ отец хлопает дверью. Я — за ним. Иду следом до самой реки и сажусь с ним рядом, у воды. Отец будто и не замечает меня. Глядит на воду, а из груди у него, словно из дырявых мехов, вырывается свист. Тяжело ему, сразу видно.

Сбоку к нам подходит Пранайтис. Подсаживается, даже «здравствуй» не говорит. Отец не глядит на него.

— Без рук остались, Казис, — произносит он после длительного молчания.

— То-то…

Снова молчат. Только река ведет свой бесконечный спор с каменистым дном, ворчит без умолку.

— Посоветоваться решил с тобой, — бубнит Пранайтис.

— Ну, что?

— Давай волокуши соединим и на двоих рыбачить станем у берега.

Отец слегка вздрагивает и резко поворачивается к Пранайтису.

— А хватит ли сети?

— Коротковато, да чего уж теперь…

— В середину мою поставим — она у меня жестковата, рыба покрупнее не выдерется. Крылья твои, Казис. Зато с моей лодки трое.

— Согласен.

— Тогда неси сеть, посмотрим, как получается, — и отец встает.

Пранайтис кивает и удаляется в сторону дома.

— А кому рыбу отдадим — Нохке или бабы пусть носят? — останавливается он.

— По мне, лучше Нохке.

— Нет, пускай бабы продают, — не соглашается Пранайтис.

Пранайтис упрямо настаивает на своем. Мол, если бабы понесут рыбу, больше выручить можно. Отец не уступает. Ему кажется, что куда удобнее сбыть рыбу Нохке. Возьмет всю сразу и деньги на месте выложит. Не только заботы не будет, но и никаких недоразумений при дележе.

— Знаю я его: заранее не договоришься, худо будет, — говорит мне отец, когда они, наконец, договариваются и расходятся. — Почему бы, скажем, не отдать рыбу Нохке? Платит он хорошо. Э-эх, была бы только рыба…

Мать не очень-то одобряет эту совместную ловлю. Боится, как бы отец с Пранайтисом не сцепились. Повздорят, заспорят, чего доброго, до драки дойдет. Зато Юшка, узнав, что и его берут в долю, чувствует себя на седьмом небе. Он успокаивает мать, утверждая, что не такой уж злодей этот Пранайтис. Известное дело, задевать его не надо, а так он мужик сговорчивый. Да и прибыль ловля сулит хорошую. К осени столько заработаем, что новую сеть купить можно будет. Целый невод.

Вскоре с сетью-волокушей на плечах является Пранайтис, а с ним и Костукас. Рыбаки устраиваются посреди избы и, стоя на коленях, расправляют сети. Нас с Костукасом посылают на речку грузила искать. А на берегу камней, пригодных для грузил — хоть телегами вывози. Я загребаю обеими руками и швыряю их в корзину. А Костукас — тот что-то высматривает у воды.

— Костукас, ты что — камней не видишь? — удивляюсь я.

— Я не такие ищу.

— Да нам же велели.

— Вот и собирай, раз ты такой послушный, — сердито огрызается Костукас.

— И чего ты злишься? Ведь теперь нам в одной лодке рыбачить.

— Подавись ты своей рыбалкой.

Что случилось с моим другом? Что с ним? Угрюмый, злобный, глаза так и горят злостью.

— Ладно, Костас, не валяй дурака, помоги лучше корзину тащить.

Костукас медленно подходит и берется за ручку корзины.

— Пыхтишь, как лягушка, а поднять не можешь. Вот смотри, как носят.

И он тащит корзину. Упрямый, меня не подпускает, а сам так и стонет.

Что это с ним такое происходит?

Напротив пляжа, на том берегу реки, в старом сосновом бору, стоят красивые богатые дачи. В жаркий день оттуда на лодках приплывают дачники поплескаться в воде или поваляться на желтом песочке.

В такие дни рыбаки только зубами скрипят. Мол, дачники купаются и распугивают рыбу, путаются под ногами, мешают делом заниматься.

— Вот пристукну кого-нибудь, — ярится, словно бешеный пес, Пранайтис.

Мы молчим, но в глубине души согласны с ним. Всем эти дачники осточертели. Скрылись бы куда-нибудь с глаз долой, так нет же — полеживают себе там, где мы трудимся, жарятся на солнышке или слоняются лениво по берегу, а ты тут соленым потом обливаешься, бессонница к земле гнет, вздремнуть и то некогда. И дети у них настырные. Лезут в лодку, теребят сеть, пищат, вечно глазеют да удивляются. А то просто уставятся на нас с Костукасом и глядят вприщурочку, еще плечами пожимают.

— Вот гады, — злится Костукас.

Ненавижу этих ребят и я. Жирные, как лини, зло берет смотреть на них, так и подмывает заехать кому-нибудь по уху.

С каждым днем мы все пуще ненавидим дачников. Как назло, и рыба не идет. Еле стоим на ногах, вытаскиваем на берег огромную сеть, а она пустая.

— Пока эти бездельники тут шляются, рыбы не жди. Всю распугали своими купаниями, — говорит отец, молчавший до сих пор.

— Давайте еще разок, — не теряет надежды Юшка. Без всякой охоты гребем мы против течения. Сеть закидываем кое-как. Тянем на берег, ничего не ожидая. А солнце так и печет. Река движется ленивая, усталая. Весь пляж так густо усеян дачниками, что ступить некуда. Крик, гам, визг, в ушах так и звенит.