Шрифт:
Юшкина спина вся в ранах, в синяках от веревки. Местами раны зарубцевались, и видны струпья, а местами они заново содраны и сочатся кровью.
— Дяденька, — тихонько говорю я ему. — Ступайте в кусты — промокнете.
Юшка выпрямляется и медленно обводит взглядом небо. Отирая мокрое лицо, он говорит:
— Скоро тучи уйдут… Гляди, край неба уже светлеет.
XXII
Близится осень… Небо все чаще затягивают тучи. После дождя прибывает вода в реке. Она оживляется, стремительней гонит свои воды вперед.
В глубине души я рад, что теперь вода стала глубже, и меня не заставляют рыбачить у берега. Урвав минутку, я мчусь в избу, достаю из-под кровати свой сундучок, собираю его, готовлюсь в школу. Перекладываю книжки, тетрадки, трогаю ручку, что Костукас подарил мне. Высыпаю из спичечного коробка перья и пересчитываю их, все ли на месте. Мать подсаживается ко мне и осторожно говорит:
— Вижу, в школу собираешься. А отец что?
А что ему? Конечно, пустит. Ведь рыбная ловля кончается, а сапоги у меня есть. Разве еще что-нибудь нужно?
Когда я выкладываю все это матери, она продолжает твердить:
— А ты все-таки поговори, попросись. Я тоже заступлюсь.
Материнские слова вселяют в меня тревогу. Я задвигаю сундучок с книгами под кровать и бегу к рыбакам. Только почему-то боязно заговорить с отцом о школе. «Ладно, обожду. Вот последний раз сеть закинем, тогда…» — решаю я.
Однако мы уже уходим от реки, а я все никак не найду, с чего начать разговор. Мы плывем вдоль самого берега против течения, каждый занят свои ми думами. Ненадолго останавливаемся у сушилок Пранайтиса. Костукас первым выпрыгивает из лодки, за ним выходит Пранайтис. Он уже отвязал свою сеть от нашей. Пранайтис встает у сушильных жердей и прямо из лодки тащит сеть и тут же развешивает ее. Костукас поддерживает тяжелую мокрую сеть, чтобы она не волочилась по земле.
— Выше, выше поднимай! — покрикивает на сына Пранайтис. — Не видишь: по земле волочится?
Костукас высоко поднимает руки, но тяжелая сеть оттягивает их книзу и сама постепенно сползает.
— Костас, ты что — весла захотел?
Костукас старается изо всех сил, но его пронзительные глазенки начинают гореть от обиды и злости против отца.
— Испортишь парня, Казис, — вмешивается Юшка. — Давай я помогу.
Но Костукас не подпускает Юшку. Дрожащими руками он тянет кверху сеть, а на лице его выступают мелкие капельки. Может, с сети накапало? Или пот? Нет, Костукас плачет… Беззвучно, без всхлипываний — просто по лицу катятся слезы…
Мы оставляем Пранайтисов на берегу и плывем к нам.
— Такой живой парнишка был, а теперь не узнать — доконали беднягу, — говорит про Костукаса Юшка.
Отец хмурится. Не нравятся ему Юшкины речи. Заметив это, Юшка переводит разговор на другое.
— Мутная вода пошла. Надо, Юозас, вентерь ставить.
— Что вентери… Вот бы невод!
— А ты что думаешь делать с этим?
— Покупать придется. Все выложу, что заработали, а невод куплю новый, — решительно произносит отец.
— Известное дело… А я уже рыбачить не стану, Юозас. Знаешь, нездоровится что-то…
Я смотрю на Юшку. Он все еще не оправился с весны. Здорово состарился наш Юшка, сгорбился, руки поднимает с трудом, а когда ходит — шаркает ногами.
— Рыбачить не стану, а сложа руки сидеть тоже не приходится. Буду сети вязать, клумпы строгать, только не откажи в пристанище, Юозас.
— Да что ты, Мотеюс, еще потянешь сети. Кто знает, может, еще и избу построишь? — утешает Юшку отец.
— Не будет этого. Легко развести огонь у сухого пня, а вот ты на голом поле попробуй! Сам знаешь — после половодья остался как стою. Конечно, с голоду не помру — я же привык: в одной руке ложка, в другой — воздух. Эх, не утешай ты меня, Юозас, все-то я знаю… Пранайтис верно говорил: не будет из меня рыбака. Отняла силы кормилица наша, высосала…
Проходит еще несколько дней. В школе уже звенит звонок, а я сижу дома. Попроситься у отца не решаюсь, а сам он ни словом не обмолвился. Зато я без конца пристаю к матери, а она все свое твердит:
— Спросись у отца.
Наконец я не выдерживаю. Однажды рано утром я решительно подхожу к отцу.
— Сегодня в школу пойду.
Отец не удивляется и не набрасывается на меня с бранью. Он садится на табурет, морщит лоб и задумывается.
— Погоди, Йонас, еще денек-два обожди, — говорит он мягким просительным тоном.
Ночью отец с матерью долго шепчутся. Утром они уходят в город. Я знал, что они собирались покупать новую сеть. Однако возвращаются оба с пустыми руками. Денег не хватило. Отец целый вечер ходит сам не свой. То постоит в углу, то вздохнет и выскочит во двор, а меня будто и вовсе не замечает.
— Обувайся, Йонас, в сапоги, ватник надевай, — неожиданно велит он, появляясь в избе. — Темная ночь выдается, попробуем с волокушей порыбачить.
Я одеваюсь, стараясь не смотреть по сторонам. Мать подает еду, но тоже не глядит на меня. Как нарочно, Юшка куда-то исчез. Где же он?