— Третье, — продолжил я, — Мне прекрасно известно все ваши мутные делишки и гнилые предложения, Аркадий Евгеньевич, у моей будущей супруги абсолютная память. Конечно, её свидетельство не может упечь вас за решетку или отправить на Колыму, но я могу превратить вашу жизнь в ад. В очень хорошо прослушиваемый ад, где будет фиксироваться каждое ваше слово, каждый разговор, каждый звук в туалете. Понимаете?

Вот теперь в глазах сидящего напротив меня было то, что надо — ужас и внимание. В нужных пропорциях.

— Делать я этого не буду, так как мне на вас плевать. Юле на вас плевать, — продолжал я, — Более того, я даже протяну вам руку помощи. Звезда уходит, требуется козёл отпущения. Я идеально подхожу на эту роль. Сможете для публики всё свалить на меня, в разумных пределах. Если не будете ох*евать в атаке, то я спокойно дам интервью, скажу нужные вам фразы, помогу вылезти из этой ямы с минимальными потерями. Отправитесь чистый и честный на поиски нового таланта.

— Н-нового призрака, ты хотел сказать? — нервно дёрнул уголком рта Корно.

Молниеносно переключился, ты смотри. И контроля не теряет. Почти завидую этой номенклатурной живучести. Вот падла.

— Забудьте о призраках, — покачал я головой, — Юля последняя, кто в данный момент не работает со мной. Это будет исправлено. Больше не будет советских товарищей, покорно исполняющих ваши просьбы и капризы. Ни одного. Нигде. Я всех верну к полноценной жизни и свободному волеизъявлению. Уже вернул.

— Всё понятно, — вновь скривился мужик, глядя на Юльку, — Все шишки на тебя, Изотов, тебе плевать на всех и каждого, а Юлия Игоревна выходит сухой из воды, да еще и жертвой самодура-муженька, так?

— Именно так, — кивнул я, — А у вас есть время и возможности минимизировать риски. Прежде чем снова сверлить меня взглядом, вспомните, что я сказал в прошлый раз, Аркадий Евгеньевич. Мы неосапианты. Юля запросто могла покинуть сцену посередине концерта и ей бы ничего не было. Совершенно. Укоризненные взгляды, прохладные разговоры, нытье и прочее волеизъявление призраков не волнуют. Хотя, кому это я говорю? Вы наверняка потратили свое время, пытаясь понять, как можно воздействовать на нашу Юленьку?

Затем мы перешли к делам операции. Корно быстро успокаивался, оживая на глазах. До него, наконец, дошло, что всё могло быть гораздо хуже, а я лишь внес те коррективы, о которых он ни сном ни духом. Разрешив Юльке говорить, я отправил её на репетицию, а сам начал утрясать с оживающим начальником разные мелочи. В основном они касались того, что наш отряд октябрят никуда не лезет, никому не мешает, но и самих ребят не пытаются к чему-либо пристегнуть. Живи и дай жить другим. Также мы обещались показываться на сцене по свистку, улыбаться, махать руками, плюс, конечно же, интервью от меня после того, как сформированную информационную бомбу уронят на несчастных советских граждан. Немного подумав, я разрешил Корно еще и перепрофилирование турне уронить на мое честное имя. Гулять так гулять. Ему будет легче все это разгребать, а мне, действительно, без разницы.

Не говорить же всем и каждому, что после того, как меня возненавидит весь СССР, моя экспатия станет воистину страшной ультимативной силой? Этот мелкий и ничего не значащий секрет я приберегу для себя.

А вы как думали? Витя добренький? Витя почти герой? Ну да, есть немного. Но я всегда не против подстелить соломки даже в самый вонючий угол. Туда, где волки срать боятся. С нашей жизнью упускать возможности — это преступление против главного права человека на отчаянную, безумную, совершенно безответственную самозащиту!

Ловко я всё придумал, да? Вру, не придумал. Просто так всё выходило само по себе. А до мнения простых советских граждан, за которых я неоднократно рисковал жизнью, увы, но дела мне нет просто потому, что меня не допускают до них, а их — до меня. Параллельные миры, товарищи.

— Вставай, проклятьем заклейменная, — попытался я поднять словами хорошо лежалый труп, притворявшийся в лучшие времена Треской. Совершенно бесполезное занятие, так как эта идейная дистрофичка была в жестком отрубе после вчерашнего знакомства с операторами. Как и они сами. Пришлось натурально одевать это тело, благо шмотки она сдирала с себя прямо на кровати, а затем, взяв подмышку, тащить вниз, во двор. Там меня ждал реквизированный «москвич» и две летающие узбечки, провожаемые взволнованной блондиньей башкой, торчащей из окна третьего этажа.

Махнув башке свободной рукой, я запихал пьяные кости на заднее сиденье, а сам сел за руль. Ненавижу водить, а уж такую зверюгу с жестким переключением передач и сбивающим с ног ароматом отработки, так вообще. Но есть такое слово — «надо».

— Вить, мы куда? — спросила Охахон (или Онахон. Блин, на них надо маркером крестик поставить… хотя, зачем?)

— Пора браться за дело, — пробурчал я, — Оно у нас, товарищи тунеядцы, хулиганы и подставщики, тут тоже есть. Ну, то есть не тут. Подальше.