Мистер Джонс открыл ему дверь, и не успел он даже снять с головы шляпу, как практически чёрные волосы заполонили всё вокруг, и худенькое тело прижалось к его животу. Он поправил неприбранные волосы дочери и обнял её в ответ.

– Папочка, – заговорила она, – мы с мамой уже соскучились! Где же ты был так долго?

– Прости, Руни, что заставил тебя ждать меня так долго, я был у хорошего знакомого, – ответил он.

– Мы уже испугались, что ты потерялся, – из гостиной в переднюю вышла Глэдис, – хорошо, что заезжала Шарлотта, она привела новые платья для кукол Руни, и мы стали зрителями модного показа.

– Перестань, мам, – Руни сморщилась, выпуская отца из объятий, – ты так говоришь, словно я ещё совсем маленькая, но позвольте напомнить, в этом году мне исполнилось двенадцать! Папа, не слушай её, миссис Эванс-Холл просто помогала мне надеть на куклы новые платья. Но я с ними не играла, я уже взрослая.

– Конечно, ты взрослая! – согласился мистер Уанхард. – Я в двенадцать тоже уже не играл со своим деревянным ружьём.

– А что ты делал в двенадцать? – спросила девочка, смотря на отца.

Тот в это время снимал пальто и переобувался – на улице было мокро и грязно, середина весны, поэтому семьей было принято решение не ходить по дому в уличной обуви.

– Отец обучал меня всему необходимому в жизни, – ответил он, – в основном я рубил дрова и носил воду.

– Ого, – поразилась Руни, – я тоже хочу!

– Боюсь, для девочки это очень тяжело, – ответила ей Глэдис, – папа же был мальчиком.

– Знаешь, что ещё, Руни, – обратился к ней Энтин, – я сегодня сделал что-то хорошее.

– Что же? – от любопытства глаза девочки вспыхнули.

– Я оплатил лечение нищих, у кого не было денег оплатить помощь врача, – ответил ей отец.

– Да, это действительно хороший поступок! Они вылечатся и смогут жить дальше! – восхитилась Руни. – Пап, ты молодец! Я вырасту и буду тоже всем помогать, как ты и мама! Ах, да, папочка, у тебя есть старые костюмы? Как и мои платья, мы можем отнести их на рынок!

– Надо пересмотреть свой гардероб, думаю, что-нибудь найдётся, – ответил мистер Уанхард, и Руни счастливо улыбнулась:

– И тогда они смогут не только не болеть, но и не носить рваную одежду.

Глэдис слушала дочь и не могла понять, в кого она растёт такой добросердечной. Её доброта была настолько искренней и выраженной, что женщина понимала, что эта черта явно взята ни у члена семьи Россер. В этот момент она задумалась о своей матери, должно быть именно её доброта и притягательность воплотилась в юной Руни О’Рейли.

Ко всему Руни очень сильно напоминала Глэдис о себе самой. Она была такой же любопытной и в некоторых моментах такой же неуместно прямолинейной, в её шоколадных глазах горела искра жизни, которую Глэдис, казалось, уже потеряла. Но при этом капризами и обидами она была очень похожа на Блодвен. В такие моменты она просила не относиться к ней как к маленькой, но Глэдис не могла смотреть иначе на свою двенадцатилетнюю дочь.

«Разве она уже немаленькая?» – задавалась она порой вопросом перед сном. Энтин, казалось, лучше понимает её дочь, отвечая так, что Руни моментально забывала про обиду. Она уже с интересом слушала его, подхватывая его идеи и настроение. Глэдис сделала вывод, что её дочери вообще проще общаться именно с мужчинами. Она быстро нашла общий язык с уже взрослым Джоном, её отношения лучше складывались с отцом, и Глэдис иногда чувствовала себя нужной просто как женщина-просветительница, которая обучает Руни всему необходимому как будущую девушку. Но потом, когда они вдвоём решили, не поменять ли цвет стен на третьем этаже, убедилась, что её дочь видит в ней в первую очередь хорошую подругу.

Руни ходила в частную школу в Лондоне, и там из девочек она практически ни с кем не общалась, и Глэдис думала, что это связано с тем, что общаться её дочери проще с мальчиками, чем с девочками.

С похода на рынок шло время, и через три дня Глэдис забыла о тех больных мужчинах. Своё завещание она также не искала, даже не зная, что Энтин его оформил. Оно лежало в ящике письменного стола мужчины. Сам мистер Уанхард о нём помнил – оно казалось ему тяжелым камнем, из-за веса которого стол повело, его ножки перекривились, и накренилась письменная поверхность. Но это было лишь в его воображении. Он очень сильно хотел порвать эту бумажку, словно боялся, что она способна навлечь беду. В это время Глэдис, заметив, что никаких проявлений заболевания нет, перестала беспокоиться о смерти из-за туберкулеза. Но Энтин все эти дни был в страшном напряжении, даже ложась спать, он сильнее прижимал к себе жену.

«Если врач скажет, что всё хорошо, я порву её завещание!» – думал он перед сном. – «Порву!».

– Что с тобой? – разрушила Глэдис однажды тишину, когда перед сном Энтин вернулся к этим мыслям.

– Я думал, ты уже спишь, – честно признался мужчина, – засыпай, милая, всё в порядке.

– Не обманывай меня, Энтин, – Глэдис повернулась к нему лицом, – я чувствую, когда тебя что-то беспокоит.

– Я не говорил, но я оформил твоё завещание, оно вступило в силу, – ответил ей мужчина, – и теперь я беспокоюсь, что оно понадобится раньше времени. Я боюсь одного из двух, а возможно всего и сразу.