Боровой перечить не стал, собрал все свои бумажки и поспешил следом за академиком.

— Вы в курсе, что радиация над развалом увеличилась в четыре раза? Сегодня пилоты зарегистрировали. И ваши физики зарегистрировали подъем температуры в нижних помещениях, под взорванным реактором. И на площадке активность фильтров, сквозь которые прокачивают воздух, в десятки раз возросла. Складывается впечатление, что в блоке началась неуправляемая цепная реакция. Давайте, выясняйте причину. Быстро и доказательно. Времени могу дать два часа. Не выясните точно, что это не ядерная опасность, будем объявлять тревогу и выводить людей с площадки. Сегодня у нас тысячи людей там работают. Времени больше дать не могу.

Александр едва слышно выругался себе под нос и спустился к себе в штаб. Вслед за ним вошел незнакомец, молодой мужчина, на вид которому лет тридцать — тридцать пять, сухощавый, высокий, темноволосый. Он предоставил недоумевающему ученому корочку и произнес:

— Попрошу вас, Александр Александрович, подписать все необходимые бумаги. Если вы не сделаете то, о чем я настойчиво вас прошу, то вы вынуждены будете понести ответственность за отказ компетентным органам.

“Час от часу не легче…”

— Ладно, давайте свои бумажки. Где расписаться?

Мужчина показал пальцем на маленькую черточку внизу документа:

— Вот здесь и здесь. Спасибо, Александр Александрович. Всего вам доброго!

В тот же день начался облет разрушенного реактора. Александр вместе с вертолетчиком пролетали над черной пастью энергоблока раз за разом, но специальные приборы ничего не показывали. Проведя бессонную ночь, незадачливый физик-ядерщик вновь отправился на поиски радиоактивной утечки — и снова ничего. Уже на третий день, кое-как разобравшись, Боровой, выйдя из вертолета, начал сильно кашлять и задыхаться будто от нехватки кислорода.

Удушающий кашель мешал спать, несчастный ученый промучился до самого утра и, не спавши, отправился на правительственное заседание, где ему предстояло рассказать о результатах исследования.

Александр, едва переступив порог штаба, рухнул на пол без сознания — голова в один миг закружилась, ноги подкосились, и все это время ему казалось, что он крепко спит, погрузившись в сон. Сначала его трясли как мешок с мукой, и, когда ученый не пришел в себя, военные подхватили его под руки и надавали пощечин. А потом усадили, когда физик-ядерщик распахнул веки и с удивлением уставился на людей, сидящих в зале.

Он попытался затесаться в углу, но заметил пристальный взгляд председателя:

— Что нам скажет наука, если она, конечно, уже проснулась?

С ним остался и Игорь Костин, тот самый фотограф, что с первых дней аварии находился на станции и делал множество фотографий, рыская то тут, то там, раздражая своим присутствием немолодого ученого. Конечно, это были его личные тараканы — Мила бы никогда ему не изменила, даже если бы осталась одна среди мужчин, — но мужское самолюбие неистово страдало, исподтишка зализывая раны.

Костин однажды заметил недобрый взгляд ученого:

— Ты дуешься на меня, потому что тебя назвали трусом?

Александр похолодел. Это произошло в том же восемьдесят шестом, когда на очередном заседании присутствовал прокурор из генеральной прокуратуры — заявился, не запылился. Он с выдержанным терпением выслушал речи физика-ядерщика (хотя в его глазах свирепствовала самая настоящая ярость) и вдруг заявил:

— В Чернобыле нет места трусам!

Невыносимый галдеж в миг прекратился, наступило гробовое молчание. Находящиеся в зале люди посматривали на Борового и его разгневанного собеседника, в их глазах был полнейший шок. Александр тогда не выдержал, встал и удалился из зала, громко хлопнув дверью.

Боровой зло взглянул на фотографа:

— Ты цепляешь местных девчонок. Мне это не нравится.

— То есть, ты хочешь сказать…

— Ты бабник!

— Но-но, не бабник, а любитель женщин!

Александр фыркнул:

— Какая разница…

Их спор прервал заглянувший в кабинет испуганный мужчина:

— Девчонка вернулась!

Игорь и Александр переглянулись. Последний почувствовал, как душа ушла в пятки.

— Ты же не веришь, что это она взорвала станцию?..

— Не верю. Но факты говорят об обратном.

— Ее же увезли в детдом!

Перепуганный вестник пожал плечами:

— Я и понятия не имею, как охрана на КПП ее пропустила!

— Ладно, идите! Мы сами все решим.

— И что теперь будем делать? — поинтересовался Игорь, когда работник станции ушел, хлопнув дверью.

— Понятия не имею. — Александр нахмурился. — В любом случае, так просто мы от нее не избавимся.

— Я так и не понял, чего она сюда-то возвращается? Ей что, тут нравится?

Боровой хмыкнул, промолчав. В своих мыслях он был в нескольких километрах отсюда. Ему пришлось побывать в квартире своего близкого друга, когда его увезли в морг. В рабочем кабинете все лежало на своих местах, но что-то было не так. Странное ощущение, что все подстроено. И чувство преследования тоже не отпускало, хотя Александр уже успел отругать себя за паранойю. Когда ученый вернулся обратно в Чернобыль, отлежав какое-то время в больницах, эта странная мания отступила. Зато перед глазами стоял стол, идеально вытертый, на котором стопкой лежали книги, какие-то записи и фотография маленькой девочки в платье.