Обер-лейтенант и Малыш остановились у широко распахнутых дверей первого зала — столовой для солдат и низших чинов. Здесь только начинали собираться к обеду. Несколько солдат, окружив патефон, глазели на вертящуюся пластинку, словно могли увидеть красавицу, распевающую шутливую песенку.

— А ну, выйди-ка к нам, фрейлейн! — сказал один из солдат, и все остальные разразились хохотом. Вдруг они заметили, что на них в упор глядят из-под припухлых век черные глаза обер-лейтенанта. Солдаты замерли, вытянувшись в струнку.

Взгляд обер-лейтенанта небрежно скользнул по залу, по аккуратно накрытым столам, по стене, к которой было прислонено оружие.

Лицо офицера было непроницаемым, холодным, строгим. Солдаты не смели шевельнуться. Они стояли навытяжку до тех пор, пока обер-лейтенант, повернувшись, не направился к лестнице, ведущей наверх. Малыш подмигнул солдатам и последовал за офицером.

На втором этаже офицер задержался, окинул взглядом пустой холл, потом посмотрел на Малыша. Малыш молча направился к дивану, стоящему в углу, на ходу вынул из нагрудного кармана карандаш, задумчиво погрыз его кончик, потом достал из сумки сверток и вложил карандаш в него. Он вернулся к обер-лейтенанту уже без свертка, и они стали подниматься выше.

На третьем этаже тоже царила тишина. Тяжелые темно-коричневые портьеры, закрывавшие вход в зал, были плотно задвинуты. Обер-лейтенант развел их небрежным жестом.

Пробившийся в зал сквозь зашторенные окна солнечный луч освещал богато и строго сервированные столы, хрустальные вазы на них и безвкусные старинные, написанные маслом портреты на стенах. Обер-лейтенант задержал свой взгляд на единственной достойной внимания картине — знаменитой гравюре Дюрера «Голова девочки», шире раздвинул портьеры и вошел в зал.

Проходя между столами, офицер внимательно изучал сервировку, словно хотел убедиться, достаточно ли хорошо подготовлено все для обеда. Он пощупал пальцем вложенные в стакан салфетки из гофрированной бумаги, и губы его дрогнули в мгновенной озорной усмешке.

— Малыш! — громко позвал он. — Мне не нравятся эти салфетки. Они какие-то шершавые.

Малыш изумленно открыл было рот, но офицер сам подошел к нему и извлек из его сумки объемистую пачку бумаги.

Они быстро заменили салфетки на всех столах и покинули зал, наглухо задвинув тяжелые портьеры.

— Тебе не нужно помыть руки перед обедом, Малыш?

Солдат кивнул головой. Щека его уже не дергалась.

— Кажется, в конце коридора, — сказал обер-лейтенант.

В конце коридора на одной из дверей висела табличка с надписью: «Только для офицеров».

Обер-лейтенант и Малыш посторонились, пропуская выходящего из уборной сухощавого, сутулящегося при ходьбе эсэсовского майора, козырнули ему и исчезли за дверью.

Майор хотел было остановить солдата и напомнить ему о надписи на табличке, но раздумал: слишком много у него, Отто фон Шульца, дел в этом гнусном городе, чтобы тратить драгоценное время на разговоры о дисциплине. Да и, в конце концов, что он такого сделал — этот белобрысый солдат? Бывает и хуже… Вот, к примеру, вчера, в первый раз выехав в город, он увидел двух солдат, разговаривающих на перекрестке с несколькими жителями. Фон Шульц остановил машину: «Вы из какой части?» — «Из отдельного горнострелкового батальона. Патрулируем». — «О чем беседуете?» — «Да вот Ганс — кровельщик по профессии; так решил порасспросить, как у них тут выделывают цветную черепицу». — «А вы тоже кровельщик?» — «Нет, я настройщик роялей».

Пришлось на сутки отправить на гауптвахту и кровельщика и настройщика, чтобы знали впредь, как надо нести патрульную службу. А сколько сейчас в армии таких, как они! Однако не время переучивать этот тупой сброд: ходят, стреляют, подыхают — и ладно. Фон Шульцу нужно беречь себя для более серьезной миссии.

Майор вошел в зал с низким потолком. У стойки несколько офицеров тянули перед обедом вермут.

У выхода на балкон стоял старый полковник с багровой шеей и неестественно выпяченной грудью. Он аккуратно обрезал ножничками кончик сигары.

Шульц достал зажигалку и поднес к сигаре огонь.

— Благодарю, — хмыкнул полковник.

Он ценил проявление почтительности к себе в любых формах и от кого бы она ни исходила. Полковник, правда, недолюбливал полицейских, а охранные части, к которым, судя по нашивкам, принадлежал этот майор, были, по мнению полковника, частями полицейскими. Но почтительность всегда приятна…

Он пристальней взглянул на майора. Брови его чуть поднялись:

— Фон Шульц?..

Шульц слегка, с достоинством поклонился.

— Хм… — ухмыльнулся полковник. — А я ведь помню вас еще безусым кадетом. Мы виделись, если не ошибаюсь, в имении вашего отца. Зрительная память редко мне изменяет.

Шульц снова отвесил легкий поклон: да, все это вполне возможно.

— Давно в Триесте? — поинтересовался полковник.

— Только что прибыл.

— С чрезвычайными полномочиями?

— Нет, всего-навсего специальным помощником начальника гестапо по обезвреживанию партизан в округе.

— Что ж, желаю успеха! — полковник снисходительно похлопал его по плечу. И добавил без всякой связи: — А ваш покойный отец прекрасный был генерал, м-да, прекрасный!