– Вот, – я протянул ему шляпу с цветком.

– Спасибо, – он сел на колени перед холодной плитой и опустил растение в стеклянный стаканчик.

Пару минут мы простояли в молчании. Небо уже окрасилось в голубой, одинокие облака размеренно плыли в объятия солнца. Где-то залаяли собаки.

– Кто это, дедушка?

– Мой друг.

– Что с ним случилось?

– Он забыл дорогу к дому.

– Разве у него не было места, где он жил?

– Жилище ещё не дом, – дедушка выпрямился и стряхнул землю со шляпы. – Родители оставляют тебя на лето, но пройдёт август, и ты уедешь обратно. Скажи, асланым, наш дом в деревне – твой дом?

– Конечно!

– Но ты не живёшь здесь.

– Живу.

– Только летом.

– Пускай! Здесь живёте вы с бабушкой, а я – ваш внук. Если это ваш дом, то и мой тоже.

– Сколько же у тебя домов?

Я хотел было что-то ответить, но ничего не пришло мне в голову. А ведь и правда, если любое место, где есть мой родственник, я могу назвать домом, сколько же их у меня…

Дедушка опустил морщинистую ладонь мне на макушку и потрепал по волосам. Он терпеливо ждал, пока мозаика в моём сознании сложится и, когда я обнял его, спрятав лицо в вязанной кофте, сказал:

– Пока мы с бабушкой здесь – это и твой дом.

– У твоего друга никого не было?

– Был, но он понял это слишком поздно, – дедушка похлопал меня по плечу и надел шляпу. – Нам пора, дождь собирается.

– Дождь? Но на небе ни тучки, да и… – я посмотрел на дедушку. Он стоял, подняв голову и придерживая соломенные края шляпы. Тонкие губы слегка подрагивали, на щеке блеснула слеза. – И правда дождь. Пора домой, дедушка.

Незнакомое чувство тревоги смешалось с детским преувеличением, вырисовывая страшные картины в воображении. До этого я ни разу не был на кладбищах. И правильно делал! Ощущения здесь не из приятных: будто не хватает кислорода, а сам воздух становится с каждой секундой холоднее. Тут и там с глянцевых поверхностей смотрят люди, которых давно нет. Как призраки. На кладбищах голова пустеет, ноги становятся ватными и подкашиваются, кончики пальцев покалывает. Вот-вот и свалишься в обморок от тишины, которую хоть ножом разрезай. И мысли лезут самые гадкие. Почему-то представляешь своё имя, вырезанное на камне, и какую-нибудь грустную эпитафию. С каждым шагом по сырой земле тревога усиливалась. Какое-то гнетущее чувство росло и крепло внутри меня.

– Всё хорошо? – спросил дедушка, когда, погрузившись в раздумья, я запнулся о ветку и чуть не упал.

– Да, – вышло не так уверенно, как хотелось. Потому что хорошего было мало. – Не знаю.

Дедушка нахмурился и сжал мою ладонь крепче. Сердце стучало так громко, что его биение эхом отдавалось в ушах. Я зажмурился и, открыв глаза, увидел очередное надгробие. Никогда бы не подумал, что мой голос может звучать так звонко. Я спрятался за дедушку, который от моего внезапного крика остановился. Он присел передо мной на корточки и спросил снова: всё ли хорошо. Глаза его смотрели с такой жалостью, что мне стало стыдно за свою слабость. Но за соломенной шляпой я видел лицо. Его лицо. И желания играть взрослого у меня не было.

– Пожалуйста, пойдём домой.

Дедушка только кивнул, и, ускорив шаг, мы подошли к выходу из кладбища. По мере приближения деревянного заборчика, что огораживал поле дождя, воздух становился теплее. Вместо голой земли под ногами была трава.

Перешагивая через низенькие доски, я обернулся. В стаканчике у могилы стоял второй одуванчик.

***

Конечно, бабушка нас отчитала. Только мы переступили порог, как она выбежала из летней кухни и шлепнула дедушку по плечу, а меня отправила греться к печке. Я даже не сопротивлялся – обычно бабушке приходилось ловить меня и тащить за собой, но сейчас всё было иначе.

– Дай ему тёплого молока, – прошептал дедушка и направился к дому, пока бабушка, взяв меня за руку, качала головой.

– Замёрз настолько, что ноги не ходят? Я просила не гулять по ночам, но кто меня слушает. – Её ворчание доходило до ушей с какой-то задержкой. Может и правда просто замёрз…

Я сидел на деревянном стуле у печки, поджав ноги к груди и уткнувшись в колени носом. Бабушка готовила кята – лепёшки с зеленью. Знали бы вы, как я их люблю! А какой получается звук, когда ломаешь хрустящее тесто и видишь зелёную начинку с домашним сыром, который бабушка крошит прямо руками.

– Согрелся? – голос дедушки раздался над ухом. Он уже переоделся и протягивал мне шорты с футболкой.

– Переоденься и иди завтракать, – скомандовала бабушка, переворачивая очередную лепёшку.

Уже подходя к ступенькам, ведущим в дом, я обернулся. Дедушка перебирал чётки, бабушка готовила. Всё, как всегда. Но почему в груди так тесно? Прижав вещи к себе и разувшись у порога, я прошёл внутрь. Первая комната представляла собой квадратный коридор. Здесь всегда было прохладно, стояли кровать и холодильник. Да, кровати были везде, просто потому, что у бабушки с дедушкой было семь детей – шесть мальчиков и одна девочка. Когда кто-то из них приезжал в гости с семьей, дом заполнялся под самую крышу. Вторая комната – вытянутый прямоугольник. У двери что-то вроде дивана, вот только спинка деревянная и доходит до потолка. Рядом маленький столик со стульями, сбоку стол побольше. Кровать, на которой я сплю и телевизор в углу. А ещё из зала есть выход на веранду. Справа – дверь в кабинет дедушки, а возле телевизора – в спальню дедушки с бабушкой. Вот и весь дом. Ванна была в пристройке сбоку, туалет за домом. Ничего особенного, да? Но я люблю это место. Каждую трещинку в стене, каждого паучка на потолке и каждую скрипучую дверь.

Переодевшись, я вернулся во двор. Меня ждал заваренный дедушкой чай и приготовленные бабушкой кята. Ни о чём другом думать я больше не мог. Да и зачем?

Глаза как твои

— Вы видите то, чего никто не видит.

– Вы не видите то, что видят все.

Белые. Таких глаз я никогда не видел. Выцветшие и мутные, словно запылённое стекло, они смотрели будто насквозь. Жуткое зрелище. Мы шли с дедушкой из магазина, когда незнакомая бабушка стукнула тростью прямо у меня под ногами. Я хотел было сказать что-то резкое, но дедушка опустил ладонь мне на плечо и поздоровался: