Вера Васильева ездила на гастроли в Орел и там, в разговоре с секретарем обкома, попросила помочь театру с досками - не из чего строить декорации. Он же ей ответил: "Я бы с удовольствием, но мне не из чего даже делать гробы!"]

Претенциозное интервью Иосифа Бродского:

"Герцен врет очень много. У меня есть один знакомый в Лондоне... Ну, знакомый - это не то слово. Сэр Исайя Берлин. У него студент был, который занялся Герценом и раскопал его переписку - я уж не помню с кем. Как раз самый момент приезда Герцена в Англию. И вот он пишет в Россию - туманы, то-се, пятое-десятое. И в каждом письме туманы, туманы, туманы... Так этот англичанин решил проверить лондонские газеты. И абсолютно никаких туманов! Федор Михайлович Достоевский тоже был, между прочим, чудовищный лжец, царство ему небесное. Я помню, как гуляя по Флоренции, набрел на дом, где он жил. Он оттуда посылал чудовищные письма домой - что вот, дескать, денег нет. А дом этот был напротив палаццо Питти. Простенько.

Интервюьер: Как раз в те дни, когда Достоевский жаловался на страшную нужду и безденежье, он останавливался в лучших гостиницах, ел в лучших ресторанах и разъезжал в лучших экипажах?

Б.: Вообще-то автору так и следует вести себя. Тут я автора нисколько не обвиняю. Тут он всегда прав. И он даже не лжец. В тех условиях, в какие автор поставлен обществом, он может себе это позволить. Непонятно еще, почему он не крадет, не убивает".

Теперь объясните мне, почему, собственно, им простительно лгать? "В тех условиях"? А чем плохие были условия, если Достоевский жил шикарно, а врал, что нет денег? Герцен жаловался на туманы, а погода была прекрасная? Бродскому почему-то этого мало, и он недоумевает, почему они вдобавок не крали и не убивали.

Вот С.П. его бы устроил, ибо и лгал, и крал. Бродскому это было бы понятно, судя по интервью?

Ерунду городит. Как ерунду городит Смоктуновский, когда говорит свои слова, а не слова ролей, которые он играет гениально.

Так и с Бродским. Ведь его стихи незабываемые:

Мир больше не тот, что был

прежде, когда в нем царили страх, абажур,

фокстрот,

кушетка и комбинация, соль острот.

Кто думал, что их сотрет,

как резинкой с бумаги усилья карандаша,

время? Никто, ни одна душа.

Однако время, шурша,

сделало именно это...

P.S. 1997. В "Литературке" 10 сентября 1997 беседа Бродского с Соломоном Волковым.

"Волков: Многие из нас, кто на самом процессе Бродского не был, знакомы тем не менее с его ходом по стенографическим записям, сделанным в зале суда журналисткой Фридой Вигдоровой. Эти записи широко ходили в российском самиздате. (...) Я считаю эти записи выдающимся документом".

Но с высоты славы и вседозволенности Бродский отвечает:

"Вы, может быть, считаете, а я - нет".

Или:

"Единственное, что на меня тогда, помню, произвело впечатление, это выступления свидетелей защиты - Адмони, Эткинда. Потому что они говорили какие-то позитивные вещи в мой адрес. А я, признаться, хороших вещей о себе в жизни не слышал. И поэтому был даже всем этим немножко тронут. А во всем остальном это был полный зоопарк. И, поверьте, никакого впечатления все это на меня не произвело".

(Бродский "немножко тронут", а люди, в те времена говоря о нем положительно, рисковали свободой.)

Или:

"Бродский: Оно (дело.
– В.К.) было запущено в ход таким Лернером, царство ему небесное, поскольку он, по-моему, уже умер".

Как трогательно-ханжески Бродский желает добра своему первому врагу, автору клеветнической статьи, с чего все началось! Противно и возмутительно.

[3 марта. 27 февраля в Доме кино был вечер памяти Параджанова. И я выступал. Очень понравились студенты ГИТИСа, которые сделали необычайно трогательные этюды-пантомимы "В честь Параджанова". Такие чистые вещи можно делать о нем, не зная его лично...]

16 марта. Из разговора с Бенгтом Янгфельдтом: "Роман Якобсон мне говорил, а ему сказала Эльза - почему Володя был...

Бедный Владимир Владимирович! Этим бабам было мало его гениальности... И Якобсон, сплетник, повторяет то, что было сказано ему наверняка entre nous*. И Бенгт туда же. (А за ним и я.) Свято сбереженная сплетня. Надо стереть. И стер.

18 марта. Вчера в пять утра звонок из Токио. Слышу, Инна вопит: "Нет, нет, не может быть! Я не верю. Ёко... Какой ужас, какой ужас!" Я прибегаю: "Что-то с Кавакита-сан?" - "Да нет, с ней все в порядке, Ёко звонит, что мне присудили приз Кавакита, но это же несправедливо, я ничего такого не сделала"...

Словом, выясняется. Инне присудили Приз Кавакита, который дают "за вклад в развитие японского кино как искусства и за распространение японской культуры посредством кино". Его получили до нее Куросава, Мифунэ, Осима... И вот она должна лететь на церемонию вручения, ей присылают билет и берут на полное обеспечение. Но мне больших трудов стоило уговорить ее перестать рассказывать всем, что она недостойна этой премии, так как пишет ужасно, а японцы выбрали ее, ибо не читали ее книги, что премию следовало дать французу Максу Тессье, с которым она "баллотировалась", и тому подобную жеребятину. Я призвал на помощь Нелю Гаджинскую, и та с огромным темпераментом убедила ее, что она не такая кретинка, за которую пытается выдать себя.