1976

10 января. Лежу в больнице с чудовищным радикулитом, загремел еще в декабре. Там и встретил Новый год. Рина Зеленая, навестив меня, заметила (имея в виду мои бесконечные перелеты): "Из Москвы - в Нагасаки, из Нью-Йорка - на подкладное судно". Тут уж не поспоришь.

Показали по ТВ "Иронию судьбы", которая имела у больных и умирающих бурный успех. Когда через несколько дней пришел ко мне Рязанов, то больные из всех палат приползли, приехали на колясках, кого-то принесли на носилках (мне это напомнило "Лурд"). Говорили мало, но все хотели взглянуть на него, здорового, и пожать ему руку.

6 марта. Снимаю фильм "Двести лет Большого театра". Толкусь за кулисами. Хожу там в медпункт и делаю уколы по поводу люмбаго. Медсестра спросила: "Вы из какого коллектива?" Я сказал: "Миманс". И она воткнула мне иглу.

Снимать интересно - репетиции, классы, спевки, массажные, музей, смотрю старую хронику. Ужасно смешная на экране Викторина Кригер - страстная, самозабвенная, крутит, вертит, прыгает, сверкает глазами, кольцами, летят в разные стороны улыбки, взгляды, зубы...

Пытался снять фрагмент "Пиковой дамы" - такая вампука! Как можно в наше время так ставить?

ОРФЕЙ СЕМЕНОВИЧ КОЗЛОВСКИЙ

Его помню, сколько помню себя. Еще в тридцатых годах мальчиком-меломаном я часто ходил в филиал Большого театра, когда Иван Семенович пел герцога, Альфреда или князя в "Русалке". Я был его "сыром" и ждал его в толпе поклонников у театрального подъезда. Именно с Козловским связана одна из легенд, почему поклонников называют "сырами".

Однажды артист возвращался после спектакля, и за ним на почтительном расстоянии шла толпа поклонников. Иван Семенович завернул в магазин "Гастроном", что был в начале улицы Горького, купил сыру и пошел дальше к себе в Брюсовский. Поклонники узнали у продавщицы сорт сыра, купленный их кумиром, и каждый взял себе по сто грамм - чтобы хватило всем. С тех пор их и зовут "сырами".

В личности Козловского меня всегда подкупало - это я понял с годами удивительное сочетание высокого искусства с... озорством.

Был день двухсотлетия Большого театра - делегация нашей студии, в числе других, пришла приветствовать артистов. Гостей принимали решительно все корифеи во главе с М.Рейзеном и И.Козловским. Это было в Бетховенском зале, очень пышно, среди пурпура, позолоты и сияния огней - академический театр! Вместе с адресом студия вручала фильм, который мы с оператором А.Хавчиным сняли к юбилею. Иван Семенович вышел вперед и, нарушив всю торжественность, воскликнул:

– Взгляните на этого человека в сюртуке с золотыми пуговицами, седого и с усами! (Я съежился, замерев.) Ему надо... Арбенина играть и потрясать зрителей. Но они с Хавчиным тратят свою жизнь на то, чтобы запечатлеть нас для истории!

Он вобрал воздух всей грудью, да как запел:

– Слава! Слава! Сла-а-а-ва!

Смех и шум поднялся необыкновенный.

Иван Семенович потом мне сказал, что я - вылитый Мордвинов, играющий Арбенина в фильме у Герасимова.

Гмм-м...

Где бы ни появился Козловский, он - центр внимания, вечно что-нибудь затевает. На Пушкинском празднике в Михайловском был такой случай. Сначала с детским хором Иван Семенович пел в Святогорской церкви, на нем было какое-то золототканое облачение, видимо, из гардероба Большого театра, а за его спиной мерцал необыкновенный розовый свет, который он сам и придумал. Пел он, как всегда, божественно. Все было так восхитительно, что прихожане, выйдя из церкви, наградили его аплодисментами и криками, словно после "Риголетто". Потом - на лугу стояла эстрада для поэтов и артистов, с которой Козловский обратился к собравшимся с просьбой отодвинуть стол президиума в сторону и очистить место для полонеза, который он затеял танцевать с желающими из публики. Публика сидела тут же на траве и смотрела на него с обожанием. Он спустился на лужайку, взял себе в пару хорошенькую девушку, пригласил всех желающих, включили музыку, и Козловский торжественно пошел в полонезе, открыв бал. За ним потянулась длинная шеренга парней с девушками из окрестных сел - в сарафанах и джинсах. Все чинно шли за Иваном Семеновичем, чувствуя себя гостями на петербургском балу. Но на эстраду они не поднялись, а, танцуя, пошли дальше за новоявленным Орфеем в близлежащую рощу. Только их и видели. Оставшиеся весело недоумевали, мы же со своими аппаратами бросились в лес узнать, в чем дело, куда увел их неуемный Козловский.

Оказалось, что он всех собрал в перелеске и разучивает "Девицы-красавицы". Ему с восторгом и внимали, и подпевали. Он начисто забыл об эстраде и самозабвенно дирижировал. О возвращении не могло быть и речи.

Ираклий Андроников, многолетний устроитель Пушкинских дней, объявил, что праздник все-таки продолжается, велел восстановить порядок на эстраде, и снова поэты и артисты читали стихи во славу Пушкина. А под конец на сцену поднялся импровизированный хор под управлением Ивана Семеновича и с огромным успехом спел только что отрепетированную песню из "Евгения Онегина"!

4 августа. Приехали мы с Инной на дачу к Майе. Та только что вернулась с гастролей и привезла машинку для стрижки газона. Однако выяснилось, что траву сначала нужно скосить косой, а уж потом машинкой.

– Но никто из нас не умеет косить. Пришел мужик из деревни, а коса тупая, и у него ничего не вышло. Такая досада!

– Никакой досады, - сказала Инна.
– Дайте мне косу.

– А ты умеешь косить?
– удивилась Майя.

– Конечно. Когда я работала в библиотеке в Таллине, нас летом посылали на сенокос, там я и научилась.