Многое в творчестве Расула Гамзатова стало новым для дагестанской литературы. Он обогатил её новыми образами, формами и жанрами. Афористичные надписи и письмена перекликались с изящными сонетами и элегиями, созывая на поэтическое пиршество культурные традиции Востока и Запада.

«Русский язык стал для нас вторым родным языком, — писал Расул Гамзатов. — Русскую литературу мы воспринимаем как собственную литературу. Русская литература помогла нам писать лучше, сильнее, писать точнее, конкретнее, выразительнее излагать мысли и чувства. Мы стали мыслить шире, стали чувствовать глубже. Она нас познакомила с замечательными образцами неизвестных нам жанров. Горская поэзия приобрела новые черты: её музыкальность обогатилась словесной живописью, умением создавать выразительные, реалистические картины».

Гамзатов многое делал в литературе горцев впервые, одной из форм его новаторства стала поэзия в жанре сонета и элегии.

Потребность сказать ещё несказанное, выразить невыраженное, исповедальность очищающей душу поэзии всегда оставались манящим горизонтом, к которому он стремился. Он верил, что для поэзии нет ничего невозможного. А новые формы — это новый духовный опыт, а не количество строк, катренов или терцетов. Каждый замысел, чувства, переживания требовали своей особой формы.

Когда вышла книга сонетов Расула Гамзатова, началась яростная дискуссия. Когда-то и в русской литературе сонетов не было, но затем они стали её органичной частью. Сонеты писал ещё Василий Тредиаковский в XVIII веке, их писали Александр Пушкин, Афанасий Фет, Александр Блок, Валерий Брюсов, Константин Бальмонт, Иннокентий Анненский, Анна Ахматова, Максимилиан Волошин, Илья Сельвинский и многие другие поэты. Особенную популярность сонеты обрели после перевода Самуилом Маршаком сонетов Шекспира, за эти переводы он даже получил Сталинскую премию в 1949 году.

«Когда мои сонеты были опубликованы в аварской газете “Красное знамя”, они вызвали ряд недоумённых вопросов, — вспоминал Расул Гамзатов. — ...Напоминая мне о вековых строгих законах сонета, цитируя толкование этого термина в словарях, ссылаясь на Петрарку и Шекспира, меня спрашивают: не выглядят ли мои сонеты на аварском языке как горский кинжал на европейском костюме?

Мой силлабический аварский стих — он не имеет в конце строки рифм. Его крепость, напевность и созвучие основаны на других средствах, его архитектура имеет другую базу.

Новшество рифм, созвучий в конце строк многие “новаторы” хотели внести в аварский стих под влиянием поэзии других народов, других литератур. Но эти подковы горским коням не подошли, лошади падали вместе с всадниками. Сколько бы плёткой ни ударяли, они и с места не сдвинулись. Это было насилие. Насилие противопоказано поэзии».

«Когда-то я написал книгу восьмистиший — тогда восемь строк были соразмерны моему замыслу, — говорил Гамзатов. — На этот раз в четырнадцати строках мне было удобнее высказать всё, что я чувствую. В этой “сакле” мне было уютно со своими мыслями.

Когда вышла моя книга “Письмена” со всеми восьмистишиями, четверостишиями и надписями, многие критики заметили в них использование каких-то восточных форм. Я утверждаю, что Восток тут ни при чём. Своих “детей” я должен одевать сам.

Долгие годы свои мысли, раздумья и наблюдения я заносил в тетрадь. Я думал, что они мне пригодятся потом, когда я буду писать большие поэмы. Но потом, когда я всё перечитал, то понял: зачем писать поэмы, когда эти отрывки живут как самостоятельные произведения!

Восьмистишия и четверостишия — это не традиционно аварский стих, как некоторые хотят представить. Но в каждом стихотворении бывают особенно запоминающиеся две, четыре или восемь строк. И мои “Письмена” составлены как бы из этих запоминающихся строк придуманных, но не написанных мною стихотворений. Когда я поделился замыслом своей предстоящей книги и прочёл первые наброски, друзья сказали: да это же аварские сонеты! Действительно, по сути, по композиции и даже по теме мой замысел, показалось мне, ближе всего к форме сонета. И я решил написать сонеты средствами аварской поэтики...

Брак аварского стиха с европейским сонетом — это брак по любви, и в нём не было никакого насилия. Здесь я на своём коне и у своей калитки...

Когда Марине Цветаевой, отдавая должное её стихам, французы выражали сожаление и недовольство тем, что она пишет не свободным стихом, а в рифму, она ответила: “Разве это я пишу, народ писал и пишет рифмами”.

Так же и меня могут спросить: почему вы не пишете в рифму, а делаете главный упор на аллитерацию? И я должен ответить: разве я это делаю, это народ делает!..