— Когда «духи» отступали, они, как правило, не уносили убитых, оставляли. Но забирали оружие и одежду. Всю одежду. Как они успевали это сделать в бою — непонятно. На выжженной земле оставались лишь обнаженные трупы. Это… От этого бывало как-то не по себе. Особенно сначала. Потом привыкли. Человек ко всему привыкает.

Аля переворачивала страницу за страницей, рассматривая снимки. Этот лежал отдельно. Он выскользнул из пачки фотографий и упал на пол.

Аля быстро подняла. Еще не рассмотрев как следует, она заметно побледнела…

— Это Афганистан? — спросила она едва слышно.

— Да.

Гончаров тоже рассматривал снимок, думая о чем-то своем, и не сразу заметил ее состояние.

— Это после боя… Вернее… Это не бой был — побоище. Нас подставили, как колченогих щенков. Погибли все, кроме троих. Здесь нас только двое, третий был в госпитале в это время.

— Погибли все… Олег, а как звали вот этого, рядом с тобой?

— Барс.

— Барс?

— Володя Егоров. Наш командир. Девушка замерла; ее рука, державшая фото, словно ослабла разом.

— Олег… Такая фотография была у нас дома… В альбоме…

— Где?

— Так вот почему мне сразу показалось, что я знаю тебя давно… Олег… Это — мой папа.

— Барс?!

— Папа…

Глаза девушки наполнились слезами, она закрыла ладонями лицо:

— Я вспомнила… Я все вспомнила.

19 августа 1991 года, 3 часа 40 минут

Огонек вспыхивал через равные промежутки времени, вырывая у тьмы край света.

Мужчина не произносил ни слова. Женщина пыталась разглядеть его лицо в те крохотные секунды, когда вспыхивал светлячок сигареты, но видела только жесткие, хорошо очерченные губы и крутой подбородок. Все остальное угадывала: темные, почти черные уголья глаз, ямочки на щеках — они всегда словно смеялись, когда он только собирался улыбнуться… И, конечно, она представляла саму улыбку — искреннюю, белозубую, и выгоревшие на солнце вихры, и невероятную нежность сильных, загорелых рук…

В маленькой комнатке деревенского дома пахло сеном, которым был устелен чердак, в приоткрытое окно ветерок приносил ароматы ночного бора, смолы, хвои… И еще было здесь что-то неуловимое, домашнее, что и делает жизнь такой простой и понятной, отметая все несущественное, глупое, тягостное.

— Ты знаешь, Алька похожа на тебя… Даже страшно до чего… Хотя это, говорят, хорошо, когда девочка на отца похожа — счастливая будет, — произнесла женщина тихо. — О чем ты снова задумался, Егоров?

Мужчина ничего не ответил, только покачал головой. Она услышала его вздох.

— Слушай, Егоров, расскажи, какая у тебя была подружка там, в Афгане?

— Наташка…

— Не-е-ет, я не ревную, ты не подумай. Просто никогда не поверю, чтобы такой мужчина, как ты, мог бы обойтись столько времени без женщины… И, пожалуйста, не надо меня разуверять, это будет как-то нечестно… По от ношению к ней…

Только… Только и имени ее говорить не нужно, ладно? А то… Ну ты понимаешь…

Нет, ты не подумай, что я ревновала, когда ты был там… Даже была благодарна ей… Пыталась представить, какая она, и не могла… Вернее, не хотела… Мне просто казалось, что ты лежишь с нею где-то в вагончике, закрыв глаза, она ласкает тебя, а ты видишь меня… И еще — я беспокоилась… — Женщина повернулась на бок, положила голову на ладошку. — Беспокоилась, что она неумело тебя ласкает, и ты так и не сможешь расслабиться и на следующий день что-то сморозишь такое, что тебя ранят… Или, наоборот, устанешь от ее навязчивых, бурных ласк так, что назавтра чего-то не заметишь, упустишь и попадешь в госпиталь… Ты знаешь, я никогда не думала о том, что ты нас с Алькой можешь бросить или… Или — погибнуть… Ты мне не поверишь, но я знаю… Я знаю, что у нас с тобой будет как в сказках: они прожили долго-долго и умерли в один день…

Наташа наклонилась, налила из стоявшей на полу большой оплетенной бутыли в стакан, сделала маленький глоток:

— Как хорошо… Еще холодное и совсем не кислое. Будешь?

— Не-а.

— А я очень хочу пить после, ты же знаешь… Только сегодня вместо воды вино.

— Этак мы с тобою сопьемся, — произнес мужчина, и она почувствовала улыбку в его голосе. — И будет у Альки мама-алкан, папа-алкан и собака Булька.

— Собаку еще завести нужно.

— Заведем. Какого-нибудь ушастого спаниеля.

— И маме Наташе достанется еще один ребенок. А папа, как всегда, станет пропадать по делам… Которые вы, мужчины, почему-то считаете важными…

— Но ведь они действительно…

— Глупый ты, Егоров, — перебила Наташа. — Ты хоть понимаешь, что у нас праздник?

— В смысле?

— Просто праздник. Самый большой праздник за всю нашу семейную жизнь. Это первый отпуск, который мы проводим все вместе: ты, я и Алька. Ты понимаешь, как это важно?

— Понимаю, — пробурчал он.

— Ничего ты не понимаешь… Ты большой, очень сильный и очень добрый, но ты порой… Ты что, думаешь, я хоть на грош верила той белиберде, что ты писал в письмах? Про штаб, виноградник, тихие будни и теплые звездные ночи дружественного, идущего по пути социалистического строительства Афганистана?.. А сейчас? Пропадаешь постоянно, то на неделю, то на три, то на месяц…