Он послюнявил палец, провел ладонью по спине, ягодицам… Я закрыла глаза…

Только слышала, как девушка вскрикнула…

— Ну вот, сейчас я уверен, что ты ничего от меня не утаила… Умничка… — Он поднял мутные, хмельные глаза, задержал на мне взгляд, произнес:

— Теперь — ты, детдомовская… Быстро, быстро… Трусы, маечку…

— Ага, — согласно кивнула я, а голову уже волокло знакомой одурью… Как только он оказался в шаге, я резко разогнула ногу в колене, чуть приподняв бедро!

Что-то противно чавкнуло, Палыч застыл, ойкнул… Его подручные словно оцепенели… А я повторила удар… В горле у него забулькало, и он рухнул на бок, как мешок. Я рванулась к двери, но сержант-оглобля оказался проворнее: дубинка угодила в висок, я успела услышать, как он крикнул кому-то: «Загоняй этих сук под засов!» — и потеряла сознание.

Очнулась от боли в низу живота. Пошевелиться не могла: меня просто распяли нагишом, накрепко прикрутив за запястья и щиколотки к краям стола.

Боль была дикой… Сержант вытащил из меня коротенькую дубинку.

— Ну вот, теперь уже не целка… — Задумчиво-добавил:

— Разве что еще раз попробовать?

— Как знаешь, — ответил ему писарь. — У меня на нее и не стоит. Да у тебя, я вижу, тоже. Не девка — кошка дикая. Да и худая… Я люблю крупных бабочек, чтобы в теле…

— Что ж ее, так и отпустить?

— Почему — так? Уже не девочка… — гоготнул писарь. — Был бы Палыч… Он как раз до малолеток охоч… Был. Эта его так двинула, что, глядишь, ему теперь не до девочек будет. Кастрировала просто. Слушай, а что все ж с ней делать?.. Да и с теми, что в кутузке…

— Ну с теми — нет разговоров. Как все уляжется, выдернем мне рыжую, тебе пухленькую, есть там одна, и повеселимся на славу. Они поподатливей будут. А с этой…

Кончать ее надо.

— Ты чего, с ума сошел?

— С ума не с ума… Груздя не поймешь… Он ведь сам всю сегодняшнюю кашу заварил, а… Глянет порой таким волком, словно мы не ему служим, а Царю Небесному…

— Волк, он волк и есть.

— Погоди, не сбивай… Есть у него подружка в том детдоме… А ну как эта ей расскажет, та — Груздю? А он на нас и вызверится… Не пойму я его: гребет все под себя без жалости, а девок или там детей — жалеет…

— Потому что в башке у него все наперекосяк.

— То-то и оно. Так что кончать девку надо.

— Чего, прямо здесь?

— А то… Глянькась, у Палыча в столе «колеса» должны быть, он их от похмелья жрет, когда невтерпеж… Грохнула дверца стола.

— Ну? Есть?

— Ага. Реланиум.

— Много?

— Три упаковки. И еще какие-то, снотворные, видать.

— Этой хватит.

— В смысле?

— Накормим таблетками и вывезем куда-нибудь подальше. Детдомовская, «колес» наглоталась и кони двинула — кого это удивит? Может, у нее парня сегодня замочили, вот она и потравилась от того несчастья… Здорово придумал?

— Голова… Только… Что, так голую и бросим?

— Зачем? Приоденем чуток…

— Так она же без сознания… Как мы ей те таблетки впихнем?

— Очну-у-улась… Я ей как целку ломал, дубьем-то, вздрогнула вся…

— А не заорала…

— Знать, гордая сильно. Вот и подохнет, как все гордые, в канаве.

— Слушай, а может, не будем насмерть травить, а? Не станет она никому ничего рассказывать… Да и девки, те, что в каталажке…

— Девке каждой сейчас — самой до себя… Как и нам с тобой. А если чего, на Палыча все и спихнем, он щас бессловесный и безответный…

— А все же убивать не стоит. Одно дело — целку поломать, так невелика потеря, другое…

— Ты что, правда дурак или прикидываешься? А ну как Груздь действительно прознает? Он, я слыхал, и под Палыча тихой сапой подкоп начал, не любит он беспредела никакого, а тут… Да он нас сначала в камеру законопатит, к блатным, вот тогда и почуешь, как оно, когда очко трещит…

— А сам он сегодня на рынке, что, не беспредел устроил?

— Это чистый бизнес, понял, придурок, бизнес! А Груздь… Он и с нами вась-вась, и блатных, я думаю, не чурается… А пуще всего ему, волку, власть нужна. Своя власть. А власть в том и состоит: кого хочу — казню, кого хочу — помилую. Уж нас не помилует, будь спок! Он на пацанок почему так западает? Потому как у самого деток нет, вот и сочетает заботу и удовольствие… Короче, крыша у него, как у всех волков, протечная, так что нечего зря базар пустой разводить.

— А у тебя не протечная?

— Глохни, молодой! А то я щас тебя самого раком поставлю, понял? Ты чего боишься? Это я — местный, а тебе еще полтора годика срочной оттарабанить, и — пишите письма. Коз-з-зел! Радоваться должен, что к нам попал: и жорево, и порево, и развлечения… А то смотри: сплавим, поедешь вон, в Осетию или там еще куда, чурок разнимать…

Я услышала, как он подошел сбоку, сказал напарнику:

— Голову держи, а я ей буду «колеса» впихивать… Я сцепила зубы, как только смогла.