— Ну, — угрюмо кивнул коренастый.

— Так чего не жить, девчоночки? С такими данными можно жить или хорошо, или очень хорошо. — Задумался, сказал совсем уж назидательно:

— А вы — собачиться… То было, это было… Быльем все поросло, списано, забыто. А мы-то — живы! Ну? Как говаривал незабвенный Василий Макарыч Шукшин, тезка мой, кстати, — Глобус степенно кивнул голым черепом вроде как в полупоклоне, — а не соорудить ли нам, лапочки, хорошенький бордельеро? Или, как в песне поется, «танго втроем»? Не, вы на Мямлю не глядите, я не извращенец, да и делиться не привык.

Ну как, деточка? — посмотрел он на Алю. — В постельке и помиритесь.

Бетлицкая смотрела на Алю с ощутимым злорадством. А Аля… Неожиданно для себя самой она покраснела до самых кончиков ушей, почувствовав себя девочкой-подростком, словно незнакомые гормоны только-только начали будоражить кровь, а тут еще ей сказали стыдную, но такую желанную непристойность… Ну надо же! Ей казалось, что в своих полуобморочных ночных метаниях она совсем забыла, что такое чувственность, а тут вдруг… Нет, естество играет с ней идиотские шутки: сначала с красавчиком Ванюшей, теперь вот — с этим бритым переростком с головой похожей на… Аля даже закрыла лицо руками, а краска полилась на шею.

— Ну вот, я вижу, мое предложение попало на благодатную почву… — заулыбался во весь рот тезка Шукшина. — Мы поладим. Помолчал, предложил:

— Коньяк? Шампанское?

— Водку, — выдохнула Аля.

— У тебя чувствуется школа. — Лысый глянул в сторону бара, хлыщеватый официант, ловивший цепким собачьим взглядом каждое его движение, лопнувшей резинкой сорвался с места, замер у столика в почтительном полупоклоне.

— Водочки… — процедил, почти не разжимая губ с зажатой в них сигаретой, Глобус. Официант почтительно чиркнул спичкой, дождался, пока бос прикурит, затушил фигурным круговым движением. — И сам сообрази чего закусить, соответственно.

— Слушаюсь, — прошелестел халдей одними губами.

— А я буду коньяк, — Бетлицкая смерила Алю ревнивым взглядом, закончила:

— французский.

Халдей не двинулся с места. Глобус выдержал намеренную паузу и только потом кивнул:

— Выполняй.

— Слушаюсь, — снова выдохнул официант и испарился, оставив после себя душок приторного дезодоранта.

— Ну что, деточка, лошадок гнать не будем?

— А чего их гнать по зимней поре? — в тон ему ответила Аля, уже вполне справившись с собой. — Вот только…

— Что — только?

— Нам бы с Ирунчиком отлучиться, припудрить носики. — Аля с вызовом глянула на Бетлицкую. Взгляд у той словно застыл, зрачки сузились.

— Это — дело… — благосклонно кивнул Глобус. — Как там в песне поется?

«Эх, снег-снежок, белая метелица…» Только вы не особо там… Не перестарайтесь с марафетом. Меня полудохлые послушные рыбки давно не заводят.

— Не беспокойся, зайчик, эта краля для тебя веревкой совьется, если нужно, — с придыханием заверила Глобуса Ирка, добавила:

— И не гони… «Снежок» гонки не любит. Мы пошли?

Глобус только кивнул. В это время уже подскочил халдей, наполнил рюмку босса водкой из запотевшего, подернутого слезой хрустального графинчика; следом полная официантка уже несла широкое блюдо, на котором дымились исходящие сытным ароматом горячие мясные закуски. Аля уже направлялась вслед за Иркой, когда услышала сзади смачное разламывание горячей курицы, хруст нежных хрящиков под крепкими зубами, и ей вдруг стало противно до омерзения: животные.

Туалет сиял новехоньким кафелем, умывальная комната была неожиданно чистой, и пахло здесь каким-то цитрусовым освежителем-дезодорантом. Але подумалось вдруг, что смывать кровь с белого должно быть удобно… Бетлицкая шла впереди, запнулась на миг… Подчиняясь даже не интуиции — инстинкту, Аля резко отпрянула в сторону, и вовремя: Иркина рука с зажатым между пальцами бритвенным лезвием скользнула быстрым махом в каком-то сантиметре от ее лица! Не думая ни о чем, Аля ударила девку ногой по голени и тут же добавила крепко сжатым кулачком по голове, так, что рука зашлась от боли. Удар пришелся в висок; Бетлицкую повело, и она неловко, боком, ткнулась в кафельную стену и сползла по ней.

Выпавшее из ее руки лезвие серым бликом осталось лежать на безукоризненно чистом полу.

— Ну? Что ты медлищь? Кончай меня! — Ирка вжалась в стену затравленным зверенышем, но смотрела зло и непримиримо. — Одного мы поля ягоды и, чую, из одного инкубатора! Неспроста тебя выбрали! А я, дура, разнюнилась! Тебя прислали, потому что личное, да? Ну, что ты моргаешь испуганной курицей? Или ты, или я… — Бетлицкая попыталась приподняться по стене, но неожиданно кровь хлынула носом, и она снова беспомощно соскользнула на пол.