– Прошу вас, – рядом возник слуга, с поклоном сделавший приглашающий жест. Гости и хозяева уже рассаживались за столы. Е Цзиньчэн оказался прямо напротив Ши Чжаньцюна, Линьсюань сидел рядом со своим главой. Второй ряд столиков предназначался для младших и женщин, так что усаженная за своим мужем Сун Жулань снова оказалась прямо перед глазами.

– Нас посетили такие гости, и радость озарила этот дом, – градоначальник поднялся с чаркой в руке. – Я хочу поднять эту чашу за господина Е Цзинчэна и поблагодарить его за то, что из всех городов он выбрал наш скромный Гаотай. Хотя в нём нет красот, он ничем не славен, и живём мы бедно, но мы готовы приложить все свои жалкие силы, чтобы вы не разочаровались в своём выборе.

Все взялись за бокалы, и Линьсюань, конечно, не стал исключением. Серебряные чарки, стоявшие на трёх тонких ножках, были выполнены в виде, похоже, каких-то цветов, столь вычурных, что заклинатель даже засомневался, с какой стороны из них надо пить: с той, где отогнутый лепесток, или с той, где зубчатый край. Поэтому он покосился на Чжаньцюна, готовясь последовать его примеру. Оказалось, с той, где лепесток.

– Вы слишком любезны, градоначальник Жун, – Е Цзиньчэн в свою очередь поднялся со своего места. – Я – человек военный и буду краток. Я слышал, что с древних времён народ процветает там, где ценят способных и преданных. Я также слышал, что глава Ши добродетелен и справедлив. И потому, хотя я лишён способностей и заслуг, я осмелился попроситься во владения ордена Линшань, чтобы прожить остаток дней в процветающих краях. Я поднимаю эту чашу за вас, глава Ши, и за вас, градоначальник Жун.

Разумеется, Чжаньцюн не мог не поднять ответный тост, потом слово вновь взял градоначальник Жун… Линьсюань жевал кусочки соевого творога в сиропе, когда того требовала ситуация, прикладывался к чарке, то и дело наполняемой расторопными слугами, и лениво размышлял, сколько ещё продлиться это заседание клуба взаимного восхваления имени Петуха и Кукушки. Время от времени к основной троице присоединялся кто-нибудь из гостей, но главную партию вели градоначальник и Чжаньцюн, так что Линьсюань даже стал поглядывать на них с чем-то похожим на уважение. Он бы так не смог. Е Цзиньчэн по мере сил подпевал, хотя видно было, что словесный поток его уже несколько утомил. Действительно, военный человек, что с него взять.

Похоже, Чжаньцюн это понял – всё же чувства такта у шисюна было не отнять.

– Мы все собрались сюда для радости, – сказал он. – А что может подарить радость большую, чем музыка? Я слышал, что ваш младший сын, господин Жун, делает успехи в игре на цине. Если вы не возражаете, мы могли бы послушать.

– О, – градоначальник потупился, как девица. – Мой сын глуп и бесталанен. Я не осмелюсь позволить ему позорить нашу семью при знатоках. Среди господ бессмертных есть истинные мастера, как же мы дерзнём с ними ровняться?

– Уверен, что вы слишком строги к вашему сыну, – улыбнулся Чжаньцюн. – Порадуйте нас.

Судя по тому, как градоначальник заулыбался, ему и самому не терпелось продемонстрировать успехи своего чада, и ломался он только для фасону. Что поделаешь, по законам местной вежливости не посамоуничижаешься – прослывёшь гордецом и грубияном. Самого юношу, что характерно, никто не спросил, хочет ли он выступать, однако молодой человек недовольным тоже не выглядел. На середину зала вынесли столик с гуцинем – длинным инструментом с семью струнами – музыкант сел за него, расправляя широкие рукава. Линьсюань допил то, что было в чарке и потянулся за фаршированным лотосовым корнем.

Игра на столь почитаемом благородными людьми цине оставляла у него странное впечатление: в эти моменты он как никогда остро ощущал свою двойственность. То, что оставалось в нём от обитателя этого мира, отмечало совершенство аккордов, медитативность исполнения или, напротив, фиксировало ошибки и небрежности. То, что было от пришельца, дивилось бедности звучания, к тому же почти лишённого привычной европейскому слуху плавной мелодии. И, поскольку второго в нём было заметно больше, никакого наслаждения от исполнения Линьсюань не испытывал. Во время длинной пьесы ему было откровенно скучно. Но остальные слушали внимательно, и демонстрировать, насколько ему не терпится отвлечься на что-то другое, было неловко. Время от времени он поглядывал на Сун Жулань, пытаясь понять, как к происходящему относится она. Но женщина всё так же тихо сидела позади супруга, и по её лицу ничего нельзя было прочесть.

– Прекрасно сыграно, – вынес вердикт Чжаньцюн, когда музыка смолкла. Гости поддержали его согласными возгласами, слегка покрасневший молодой господин Жун встал и поклонился.

– Что скажешь, шиди? – вдруг обратился Чжаньцюн к Линьсюаню.

– Согласен, сыграно хорошо.

– Ну, раз уж такой признанный мастер, как господин бессмертный Хэн, так говорит… – поклонился довольный градоначальник. И его сын тут же последовал его примеру:

– Благодарю мастера Хэна. Осмелюсь просить его о наставлении.

– Всё, что вам нужно, молодой господин Жун, это продолжать упражняться. Вам пока плохо даются пара аккордов, но уверен, что это преодолимо.

– Совет мастера Хэна бесценен.

– Если этому ничтожному будет позволено, – встрял градоначальник, – быть может, господин бессмертный мастер покажет моему бесталанному сыну, как надо играть? И мы все могли бы насладиться исполнением мастера Хэна.

– Не хочешь сыграть, шиди? – спросил Чжаньцюн.

– Нет, – Линьсюань поднял руку. – Этому Хэну очень лестно, что его скромные способности оценивают так высоко, но я очень давно не садился за цинь. Боюсь, сейчас я способен лишь показать пример, как не надо играть.