— Нет, не слышал, Гаврила, такой песни. И в колхоз не пойду, — возразил хозяин хаты.

— У тебя есть еще время подумать. А вот этот «ультиматум» ты передай Круку. Он к тебе скоро заявится. Тут идет речь про собачью службу, в полном понимании, на железной дороге. Пусть образумится и перестанет творить каверзы, а не то я применю новое оружие, присланное из Москвы, против его банды. Бывай, Стецько!

Хуткий привел в свой отряд трех пленных бандитов. Двоих на следующий день отпустили, взяв с них слово, что они не будут служить «овчарками» и покинут банду. Третий «круковец» решил остаться у партизан. Его определили «кашеваром» на «чертову кухню» — так партизаны называли овраг, в котором вытапливали тротил из авиабомб и снарядов…

Андрей Стоколос смочил трофейным одеколоном царапины на щеке и подбородке, повернулся к Гавриле.

— Так, говорите, вблизи станции «сечевиков» Крука уже нет? Подействовал «ультиматум»?

Хуткий вдруг поднялся, сказал тревожным голосом:

— А вон и наши! Двое несут кого-то на носилках из плащ-палатки. Третий поддерживает раненого. А где же остальные? Неужели погибли?

Сердце у Андрея сжалось. Он встал. Покачнулся. Его поддержал за плечо Хуткий, горестно произнес:

— Видно, где-то их перестреляли немцы по ту сторону железной дороги. Война…

Наконец-то распогодилось. Северо-восточный ветер разогнал тучи, низко висевшие над лесом, и обозники увидели долгожданное солнце.

— Аллах! И ты тоже, Исус! Зачем вы там сидите на небесах, если собака Перелетный остается жить, а тетки Софии, нашей Тани, моего побратима Устина Гутыри уже нет в живых? Какая же это справедливость на свете? — тихо произнес Шмиль, обращаясь к своим друзьям Стоколосу и Живице.

Те в ответ промолчали.

Обоз выбрался на финишную прямую. А через три часа дозорные конники и пехотинцы остановились вблизи лагеря генерала Василия Андреевича.

Вперед пошли Стоколос, Микольский и Хуткий с группой автоматчиков. Хотя еще вчера Андрей знал из радиограммы из штаба генерала Шаблия, в каком урочище находятся партизаны Василия Андреевича, все же шли они, держа оружие наготове.

Наконец послышалось:

— Пароль!

Микольский узнал голос партизана из своего отряда. Крикнул:

— Андровский!

Тот подбежал, обрадованный неожиданной встречей. Пояснил Микольскому:

— Наш отряд прикрывает областной штаб с запада. Швабы каждый день сюда лезут, а боеприпасов — кот наплакал! Сегодня пароль: «Киев» — «Курок»!

— Чтоб было на что спускать курок, мы привезли вам десятки тысяч патронов, — весело сказал, вмешавшись в разговор поляков, Андрей. — Куда направлять наш обоз?

— Вот это да! — развел руками часовой. — Прямо дар божий!

Партизаны, охранявшие штаб, радисты, врачи, бойцы роты управления выбежали из землянок, блиндажей, стали допытываться:

— А соль привезли?..

— А патрончиков к автоматам?..

— А табак есть?..

Минеры-подрывники начали обниматься. Теперь они снова станут в своих отрядах бойцами передовой линии партизанского фронта, как назвал их еще летом генерал Шаблий.

— Тол есть?..

— Мины «МЗД-5» есть?..

— А «маломагнитные» мины?..

— А письма из штаба привезли?..

— Кое-кому и письма есть, — сказал Терентий Живица. — Станцуйте, отдадим…

Заходящее солнце, скрытое деревьями, едва освещало партизанский лагерь последними лучами. В тот вечер оно не просто заходило на ночь. Взойдет оно уже в новом, 1944 году.

Хотя смерть Гутыри, Веремея и еще двадцати бойцов, погибших во время перехода из Овруча, угнетала людей, все же в лагере царило оживление. Расспросы, объятия, возбужденные голоса.

Из командирской землянки вышел Василий Андреевич. Полы фуфайки расстегнуты, на ремне — пистолет ТТ. На генеральском кителе золотисто поблескивали пуговицы. Фуражка надета немного набекрень. Из-под козырька выбивалась прядь русого чуба.

Генерал-майор внимательно осмотрел прибывших, кого-то выискивая. Наконец его чисто выбритое, без единой морщинки лицо оживилось.

— Микольский? До Москвы на самолете, а из Киева? На сером коне?

Микольский уловил в голосе командира тревогу, насторожился.

— Василий Андреевич… Что нибудь случилось с моей Галей? Да?

— Ты, Микольский, того… не очень… Все уже прошло.

— Галя жива?

— Жива. Сейчас она в Самарканде, в госпитале.

— А почему же Хуткий мне ни слова об этом не сказал? — обиженно спросил Микольский.

— Так мы договорились с Василием Андреевичем, — ответил Гаврила и отправился к своим бойцам.

— Успокойся, — сказал генерал, — Галю ранило.

— Да ведь она же медсестра! — удивленно воскликнул Микольский.