– Простите, мне дурно, я вынуждена покинуть вас.

– Не смею задерживать.

Трюфель, икра, горячая ещё рыба. Горло сдавил жесткий спазм. Вдох сделать не получается, сердце пропускает удары. Взглянул магическим взглядом в тарелку. Пища отравлена, яд растекается по фарфору. Дышать. Невыносимо до рези хочется сделать вдох. Я эльф, могу и должен перетерпеть, над нашей расой не властны яды. Просто переждать дурноту и не сделать сейчас лишнего вдоха, пока не прошел спазм.

– Вам плохо?
– жена взволнована, а я лишь махнул головой. Верх неуважения к женщине. Все смотрят. Скосился на свое блюдо, дворецкий первым понял мой скупой жест. Следом генерал, что пришел без эйтэм. Напряжены, возмущены, неподвижны. Мою жену волновать нельзя. Разговоры за столом текут в привычном всем русле. Внимание эйтэм отвлек на себя третий генерал.

– Вечер удался, не правда ли?

– Все чудесно!
– влилась в разговор жена. С ужасом вижу, как она засасывает в себя и его тьму тоже. А сама на глазах веселеет. Будто бы с каждым словом пьет живительный эликсир. Так не бывает! Это влияние яда на меня! Морок. Но Элли, действительно, пьет из него тьму просто в беседе. Над столом взвиваются грязные разводы, они видны только магическим зрением. Жадно эйтэм поддерживает каждое слово генерала, так же жадно пьет тьму и не думает умирать. Пригубляет напиток из моего бокала, звонко смеётся, даже тряхнула своей головой, рассыпав по плечам длинные волосы. Бред. Или? Или что? На свадебный стол не подают вина, я принюхался, в бокале моей супруги вода. Нет дурмана, она весела сама по себе. И снова грохнула музыка.

– Потанцуем, любимый?

В улыбке мне чудится хитрый оскал дикого зверя.

– Как пожелаешь, - сиплю я, превознемогая действие яда.

Милая улыбка, ее рука на моем плече, вихрь танца словно бы поднимает над полом, движения эйтэм все уверенней, все смелей, в огненный вихрь слились свечи зала.

– Целуй меня, ведь сегодня мы празднуем свадьбу!

Горячий, пронзительный поцелуй сорван с нежных губ и снова играет оркестр все назойливой, все быстрей. Не успеваю удерживать ее в этом танце. Вальс давно превратился во что-то иное, быстрое, зазывное, полное истомы и сводящего с ума дурмана. Движения самые точные, привычные, разве чуть больше она ко мне жмется, чуть проводит кончиком пальца по моей шее, ниже буквально на сантиметр спустилась ее рука с моей талии.

– Душно.

– Пойдем в оранжерею, думаю, гости простят молодым эту вольность. Подышишь воздухом, передохнешь.

– С радостью.

Остановился в движении, придержав землянку за талию как раз напротив портрета прабабки Луизы. И чудится в нем мне насмешка и предостережения. Моя эйтэм, кто ты на самом деле, почему жива до сих пор и не думаешь увядать? Кто посмел отравить фарфор старой работы. Ты? Но где достала ты яд? Или это Назирэ в отместку за мою свадьбу?

– Эйтэм желает пройти в оранжерею.

Голос все так же срывается на излишне высокие ноты, яд ещё не покинул моего горла, тело знобит, а на лбу явственно выступил пот. "Я разберусь" - шепнул третий генерал, кивнув на тарелку. Приятно уметь читать по губам. Мой бывший друг проводит нас взглядом, полным смятения и тоски. Будто я увожу его трофей за собой, его добычу. Ну, уж нет, кто бы ни был рядом, а она только моя до самой черты. Только теперь я не уверен, кто умрет первым из нашей с ней пары.

Генерал

Лестница чудится неприступным препятствием, громко цокают каблучки бегущей зазывно вперёд любимой. Тонкая щиколотка, обнажившаяся из-под платья, зовёт поцелуй моих губ. А в оранжерее темно и пахнет дурманными пряными травами, где-то в саду поет одинокая птаха, порождение ночи и тьмы, славит луну, единственный свет, что ей доступен. Эйтэм бледна и немного дрожит, взгляд светлых глаз пугает, вынуждает тронуть холодные пальцы. Моя и только моя. Должно быть, я все просто придумал, чтобы унять грядущую тоску, смирить душу и сердце.

Такой поцелуй бывает, должно быть, один только раз, трепетный, страстный, пронзающий сердце насквозь. А может, это все ещё действие яда? Оттого мурашки бегут по спине?

Смятый подол, шорох дорогих тканей, цветок, составленный на пол со своего пьедестала. Манящее декольте и поцелуи выбивают из меня разум, поднимают над полом. Супруга раскрылась навстречу, дурманя запахом страсти, желания, опаляющим, взывающим к самым простым, неотвратимым звериным инстинктам. Цветочная подставка пала, держу любимую на руках, с каждым движением утоляя невыносимую жажду, позабыв обо всем, обо всех. Если кто-то войдёт, если услышат, заметят - все пустое. Лишь только наша страсть и любовь неотвратимы и имеют значение. Оправлен подол, душа моя собралась ускользнуть, скрыться за зеленеющей кадкой. Поймал, сжал в ладонях трепещущее тело, повалил прямо здесь. И снова умопомрачительный танец, высшая хвала жизни, древний танец любви. Форма порвана, смят убогий куст первоцвета, эйтэм воет раненым зверем, и каждый звук ее голоса – хвала мне, ее мужчине. Невозможно играет ее наслаждение в теле, сжимает меня, выталкивает капля за каплей последние силы. Больше любить я ее не могу, сердце вот-вот разорвется от нахлынувшего на меня счастья.

Затаенная улыбка в уголках глаз, отсвет счастья в уголках истерзанных поцелуями губ.

– Я пойду спать. Отнесешь меня?

– Да, конечно.

– Устал? Тогда я сама дойду.

– Счастье служить эйтэм. Твои желания – закон для меня.

– Ещё уронишь. Нет, на самом деле я очень хочу попасть в Швейцарию. И чем скорее, тем лучше.

– Утром я отвезу тебя.

– На чем?

– По воздуху, - я осекся. В ее мире уже изобрели летательные аппараты? Наверное, должны были. Но кто знает толком?