Сам Андрей Павлович настаивал на необходимости продолжать разработку, считая, что он рискует сейчас не больше, чем в первую свою поездку в марте 1923 г.

Чекисты считали, что Шешеню, может, и не следовало бы направлять сейчас в Польшу, хотя сам он настаивал на поездке.

Вопрос стоял так: продолжать разработку или ликвидировать ее из-за двух дыр в окне весьма таинственного происхождения.

В докладной записке И.И. Сосновский написал: «Полагаю, что, если бы даже все эти предположения оказались объективно неверными, Савинков, заподозрив измену, произвел терр. акт над своим адъютантом, то немедленный выезд к нему той же группы, проведенный в особо срочном и ударном порядке, с сообщением об этом случае в первую очередь — рассеет все подозрения и спасет разработку, тем более что никаких неопровержимых данных измены у Сав. нет и быть не может. Поляки безусловно на нашей стороне. Ехать группе за кордон надо немедленно».

31 марта 1924 г. Пузицкий направился к В.Р. Менжинскому с предложением о продолжении агентурной разработки «Синдикат-2». Выслушав все версии крокистов, Вячеслав Рудольфович дал добро на их предложение и согласился направить в Париж и Варшаву Андрея Павловича и Леонида Николаевича [180] .

Позже было установлено, что один из подростков, живших в доме Шешени, сделал рогатку из какой-то необыкновенной резины и стрелял из нее кусками стекла по окнам своего соседа. Так шаловливый подросток доставил столько хлопот чекистам и чуть было не прервал ход уникальной операции.

Прошло уже около года с момента первой парижской встречи Андрея Павловича и Савинкова. Борис Викторович в письмах требовал срочного приезда к нему представителей ЦК «НСЗРиС» из Москвы, особенно он настаивал на приезде Павловского. Но о его поездке в Париж не могло быть и речи.

В это время согласно докладной записке КРО Сергей Эдуардович вместе с другим заключенным, Маркушевским, совершил нападение на надзирателей внутренней тюрьмы ОГПУ.

Проведенным расследованием было установлено, что 5 апреля в 10 часов утра заступили на дежурство по коридору второго этажа внутренней тюрьмы надзиратели Энеди, Белкин и Лукач. В 9 часов вечера Белкин выпускал из 40-й камеры в туалет арестованных Павловского и Макрушевского. В это время надзиратель Энеди стоял у дежурного стола, находящегося на расстоянии трех-четырех шагов от двери камеры, а Лукач находился на посту около двери, выходящей из коридора тюрьмы на площадку.

Когда арестованные вышли из камеры, то по пути в туалет Мар-кушевский совершил нападение на идущего впереди него Белкина, а Павловский почти одновременно напал на Энеди. Оба арестованные были вооружены камнями, завязанными в полотнища. Стоявшему на посту около двери Лукачу картина происшествия не была видна, однако услышав стук, он бросился к дежурному столу, но был схвачен бежавшим навстречу ему Маркушевским. Павловский, управившись с Энеди, бросился тому на помощь. Все три надзирателя — Энеди, Белкин и Лукач — от ударов камнями по голове и лицу находились в бессознательном состоянии.

Павловский и Маркушевский открыли дверь соседней 31-й камеры, сообщили сидевшим там, что «дело проиграно, они покончат с собой», просили сообщить об этом их родственникам. По другой версии, они заявили: «Товарищи, готовьтесь», — но арестованные этой камеры испугались и просили закрыть их камеру.

В это время находящийся в коридоре ниже этажом младший надзиратель Чернов, услышав шум наверху, стал стучать в дверь. Услышав это, надзиратель Лукач, находившийся ближе всех к ней, очнулся и, собравшись с силами, открыл дверь и вышел на площадку. Чернов, видя окровавленного Лукача и полагая, что в коридоре много арестованных, идти туда один не решился и стал наблюдать «в волчок двери», с площадки. Услышав стук, Павловский бросился к двери, где выстрелами Чернова был убит. В это время караулившие арестованных в бане красноармейцы шестой роты отряда Осназа Будилов, Сальников, Рыбаков и Мельников, услышав выстрелы, бросились на помощь.

Арестованный Маркушевский, вооруженный наганом, стал из коридора через окно отстреливаться, но ответными выстрелами был убит. Во время нападения на Энеди и Лукача одному из них удалось дать тревожный звонок, по которому на место происшествия прибыл дежурный помощник начальника Внутренней тюрьмы Грачев.

В процессе расследования установлено, что за 7—10 дней до вышеупомянутого события арестованные Павловский и Маркушевский, перестукиванием через стену, сообщили в соседнюю камеру, что сидят очень долго, голодают, намерены совершить побег путем нападения на надзирателей и приглашали заключенных присоединиться к ним. Арестованные 31-й камеры к таким намерениям проявили пассивную солидарность, выразившуюся в том, что ни один из них не донес администрации тюрьмы о готовящемся преступном деянии.

Содержались в камере девять человек: Прицкер, Метакса, Шорр, Гальперин, Воронцов, Кубраковский, Шан-Пей-Фун, Цорн и Грюнвальд.

Грюнвальд неоднократно просил администрацию тюрьмы вызвать его к следователю, но ему не дали такой возможности. Разрешил 4 апреля написать заявление с просьбой вызвать его для дачи показаний о готовившемся побеге арестованных. Оно вечером 5 апреля поступило начальнику 2-го отделения КРО Кясперту, но, так как заявление было написано на венгерском языке, прочитать его сразу не удалось.

Впоследствии выяснили, что камни, служившие орудием нападения, возможно, вытащили из бани Павловский и Маркушевский во время мытья и пронесли в белье в камеру. Причем, когда арестованных выводили в туалет, то камни они носили с собой, ведь в их отсутствие старший надзиратель осматривал камеру и все находящиеся в ней вещи не могли остаться незамеченными [181] .

Составленный о случившихся событиях документ содержит много загадок. Во-первых, он был подготовлен не руководством тюрьмы, а уполномоченным 6-го отделения КРО ОГПУ Покалюхиным. Во-вторых, представлен через месяц после описываемых событий — 7 мая 1924 г. В-третьих, Сергей Эдуардович не мог по всем правилам конспирации сидеть в одной камере с неизвестным Маркушевским: он должен был находиться в одиночной камере. В-четвертых, он не мог перестукиваться с заключенными из соседней камеры по темже причинам. Кроме того, вряд ли он был голоден.