Но где в этой аргументации «неявное»? По мнению Гёте, трансцендентное никогда не раскрывается перед человеческим разумом напрямую, в особых откровениях, а всегда имманентно присутствует в эмпирической реальности и доступно лишь для углубленного эмпирического познания. Трансцендентное воздействует на этот мир, и человек может познать его только в его воздействии. Это принцип всего живого, приводящий в движение внешний мир и меняющий мир внутренний, загадка, которую проще разгадать в практической жизни, чем в теории.

Однако и в этой практической жизни есть свои подводные камни, ибо она ведет в самую гущу общественных взаимосвязей. Опыт и намерения, желания и надежды, которые живут в душе отдельного человека, никогда не могут быть выражены в чистом виде. Помимо естественных помех этому препятствуют общественные средства выражения – проходя через них, идеи преломляются, отклоняются, искажаются. В обществе «утеснение» духа вызвано завистью, конкуренцией, недоброжелательством, равнодушием, лихорадочной деятельностью и – на что Гёте обращает особое внимание – разговорами ни о чем.

С возрастом Гёте воспринимает общество хотя и не исключительно, но все же преимущественно как такую «серую сеть», в которую слишком легко угодить и в результате лишиться самого главного. Позже этот феномен назовут отчуждением. В обществе человек вынужден надевать маску, или, что еще хуже, эту маску ему надевает само общество. В конце концов человек уже не знает, кто он на самом деле. Именно поэтому «в самые прекрасные и радостные переживания всегда протискивается абсурдный ход мирских вещей» [1599] .

Такого рода критика общества, безусловно, имеет давнюю традицию, однако примечательно, что неприятие общества со стороны Гёте усиливается в тот исторический момент, когда в результате французской революции общество начинает восприниматься как носитель идеи и истины. На самом высоком философском уровне Гегель (Гёте пригласил его в Йенский университет и поддерживал с ним довольно близкие отношения) закрепил за обществом этот новый высокий статус и тем самым положил начало новому типу философии. До него в философских учениях доминировал простой дуализм: с одной стороны, человек, с другой – бытие, не важно, божественное или природное. Начиная с Гегеля между этими двумя полюсами появляется новый мир – общество и его история. Оно становится абсолютом, вмещающим в себя все полюса и противоположности. Общество, по Гегелю, есть объективный дух. До сих пор оно было просто реальностью, теперь оно становится истиной. Старая метафизика бытия исчезает в этой новой метафизике общества, а старые религиозные установки – вера, любовь и надежда – теперь относятся к обществу и его прогрессу. Свобода возникает благодаря обществу, заявляет гегелевский дух времени. Между тем Гёте считает необходимым защищать от общества свою свободу. Лучшие мысли, пишет он однажды Мейеру, «замутняются, искажаются и коверкаются настоящим моментом, веком, местом и прочими особенностями» [1600] . Стало быть, он видит в обществе силу, лишающую человека лучшего, что у него есть.

Гёте, впрочем, не жалуется, а готов действовать вопреки обстоятельствам, настолько он уверен в созидательных возможностях своей личности. В «Кроткие ксении» он включает следующее четверостишие:

Итак, Гёте считает необходимым противостоять обществу, оберегая правду своей жизни, – очевидно, что в обществе, ограничивающем, искажающем и опошляющем любую мысль, он видит один из аспектов того «утеснения», в котором, согласно его критике Плотина, пребывают «животворящие» начала. Его готовность и жажда активной деятельности, желание вмешиваться в общественные дела и откликаться на внешние события не противоречат такому пониманию. По долгу службы он также берет на себя многочисленные общественные и политические обязательства. При всей своей склонности к созерцанию он в то же время обладает энергичным, деятельным характером. «Потребность моей натуры, – писал он Кнебелю после нескольких лет жизни в Веймаре, – принуждает меня к самой разнообразной деятельности, и окажись я в хоть в самом захолустье или на безлюдном острове, я и там должен был бы найти себе занятие, просто чтобы жить» [1602] .

Таким образом, общество для Гёте – это арена, на которой можно проявить себя, но в то же время и та сфера, против которой приходится бороться, отстаивая свою независимость. Именно потому, что по характеру был человеком крайне восприимчивым, чувствительным и открытым, он старался следить за тем, чтобы в переплетениях общественной жизни не утратить самого себя. Строгий «эгоизм» самоутверждения перед лицом превосходящих сил навязчивого внешнего мира Гёте называет «необходимым и решительным принципом себялюбия» [1603] . Индивид, если он не хочет сгинуть в суете общественной жизни, должен обладать тем внутренним стержнем, который в контексте минералогии Гёте называет «силой притяжения против самого себя». Подобная себялюбивая позиция делает человека в каком-то смысле отталкивающим, собранным и непроницаемым. Аналогия с миром камня для Гёте настолько очевидна, что в романе, над которым он вновь начинает активно и непрерывно работать после завершения «Западно-восточного дивана», героя, воплощающего наиболее жесткие, отталкивающие стороны принципа себялюбия, а именно Монтана (прежде Ярно), он делает специалистом по горнорудному делу.

«Годы странствий Вильгельма Мейстера» – этот роман Гёте пишет в последнее десятилетие своей жизни. Его главная тема – это как раз сформулированная в критике Плотина проблема «утеснения» «животворящих начал» общественной действительностью и возможности противостояния этому утеснению. В романе проигрывается несколько вариантов того, как духовная жизнь может себя сохранить или же, наоборот, застыть и погибнуть в этой реальности. Есть в романе и утопии, в отношении которых не совсем ясно, что это – мечта, где дух находит воплощение в жизни, или кошмар, где он предан и загублен. Философские рассуждения перемежаются многочисленными рассказами, лишь условно связанными с главной сюжетной линией и в совокупности занимающими такой большой объем, что основная фабула превращается едва ли не в рамочную конструкцию, в результате чего роман утрачивает внутреннее единство. Эти вставные рассказы образуют венок новелл с неотчетливым внутренним единством; они перемежаются описанием социальных утопий, рассуждениями, которые порой превращаются в настоящие трактаты, и письмами; к этому добавляется главный герой, занимающий в романе скорее место стороннего наблюдателя, нежели действующего лица, и любовная история, разворачивающаяся на стыке новелл и рамочного рассказа. Стало быть, и здесь «упорядочивающие начала» «притеснены» едва ли не до полного исчезновения. Об этом свидетельствует и «вставная речь», в отношении которой остается неясным, говорит ли в ней реальный автор или выдуманный рассказчик. Сначала в ней повествуется об отсутствии единства, а затем о работе над романом говорится следующее: «Однако если мы не хотим, как уже не раз случалось за многие годы, увязнуть в этой работе, то нам ничего не остается, как передать читателю все, чем мы располагаем, и сообщить все, что сохранилось» [1604] . Читатель этого произведения «стремительной формы» должен сам домыслить то, что «не доведено до полной ясности», а именно внутреннее единство романа. Впрочем, это обезоруживающе честное обращение к читателю имелось лишь в первом, гораздо более коротком варианте «Годов странствий» 1821 года. Во второй и окончательной версии 1829 года оно отсутствует, что вполне соответствует стилю позднего Гёте: он может себе позволить оставить произведение таким разнородным, каким оно получилось, не оправдываясь перед читателем. Открытая форма, в которой лирика чередуется с афористикой, а новелла – с письмами и философскими рассуждениями, должна говорить сама за себя. Гёте «с веселой легкостью» отказывается от завершенной формы. «То, что уже написано, как и то, что уже произошло, имеет право на существование», пишет он однажды Рейнхарду.

Работа над «Годами странствий» и в самом деле не раз застопоривалась, как об этом говорится во «вставной речи». О продолжении романа «Годы учения Вильгельма Мейстера» Гёте задумывался еще в 1796 году, когда дописывал последнюю главу. В конце романа он оставил несколько опор (например, очередное задание наставника для Вильгельма – странствие), на которых можно было возвести мост к следующему произведению. Вначале он написал несколько новелл, задуманных для следующего романа, но затем, по его собственному признанию Шиллеру, заключил все, что было в нем «идеалистического», в «маленькую шкатулку» в надежде что-нибудь из этого сотворить, «когда наконец придет к осознанию своих собственных мыслей» [1605] . Другими словами, он продолжает собирать материал и писать для «Годов странствий», но пока не определился с центральной идеей романа. Большая часть новелл и рассказов была написана до 1807 года, а исполненные мудрости главы о Макарии и некоторые социальные утопии были добавлены лишь в 1820-е годы. В период между 1810 и 1819 годами Гёте почти не возвращался к роману и вновь приступил к работе над ним лишь после выхода в свет «Западно-восточного дивана». Вскоре первый вариант «Годов странствий» был готов, и в 1821 году Гёте представил свое произведение на суд общественности, не будучи, впрочем, уверенным в том, что больше не вернется к работе над ним. Публика отреагировала сдержанно. Гёте писал с лаконичной угрюмостью: «Вторая часть вряд ли удовлетворит читателей больше, чем первая, и все же, я надеюсь, тем из них, кто ее поймет, она даст достаточно поводов для размышлений» [1606] . Так оно, вероятно, и было, однако таких читателей оказалось немного, что не помешало Гёте внести в новое издание существенные дополнения и изменения. В 1829 году «Годы странствий» вышли в окончательной редакции. Разнородность частей и открытость формы были сохранены и даже усилены за счет включения в роман максим и размышлений, объединенных в главах «Из архива Макарии» и «Размышления в духе странника».