Удивительно, как в этом кружке оказался саркастичный Мерк. Еще более удивительно то, что участие в этих сентиментальных действах доставляло ему удовольствие – возможно, именно в силу очевидности их игрового характера. Такое развлечение могло прийтись по вкусу и человеку с холодным, трезвым рассудком. Однажды кружок «чувствительных» посетил их идол Глейм, что, разумеется, послужило поводом для очередной сентиментальной сцены. «В углу у окна Мерк, Лойхзенринг и я, – пишет Каролина Флахсланд своему жениху Гердеру, – заключили в объятья старого, доброго, нежного, веселого, честного и родного Глейма и всецело предались ощущению нежнейшей дружбы. По щекам у него катились слезы радости, а я, я прислонилась к груди Мерка; он был чрезвычайно растроган, плакал вместе со мной и – я уж не помнила себя» [333] .

В этом содружестве «чувствительных душ» оказался и Гёте, приехав весной 1772 года в Дармштадт. К нему со всех сторон потянулись руки, желавшие обнять его, ибо все тотчас же заметили, что приехал настоящий поэт. «Гёте доверху наполнен песнями» [334] , – пишет Каролина Гердеру, который вовсе не в восторге от того, что его невеста так увлечена этим Гёте.

Самому Гёте здесь нравится гораздо больше, чем в канцелярии или в обществе коллег-адвокатов. Стояли прекрасные весенние дни. Гёте чувствовал себя странником, останавливающимся то тут, то там. Ему не чуждо удвоение чувств – он по личному опыту знает, что значит влюбиться в собственную влюбленность. А самое главное, он может все это облечь в стихи. Лила, Урания и Психея – всем трем грациям он незамедлительно преподносит стихотворные дары, помещая их встречу в золотую оправу поэзии.

Это посвящение Урании, а через несколько строк настает черед Лилы:

Психее, т. е. Каролине Флахсланд, Гёте посвятил отдельное стихотворение, что повлекло за собой некоторые неприятности.

В эти весенние дни «чувствительные» часто совершали совместные прогулки по окрестностям Дармштадта, и в их восприимчивых душах зародилась привязанность к холмам, скалам и камням. У каждого было свое любимое возвышение, названное его именем. Гёте выбрал себе довольно высокую каменную глыбу, на которую он не поленился забраться, чтобы вырезать на ней свое имя. Краткий ритуал освящения своего камня он завершил стихотворением, посвященным Психее, изобразив в нем, как Каролина припадает к покрытой мхом каменистой стене и, склонив голову, вспоминает о «том, кого нет рядом», – имелся в виду жених Каролины Гердер. Однако поэт просит ее вспомнить и о «заблудшем путнике»:

Гердеру это стихотворение не показалось забавным, а когда он узнал, что после отъезда Гёте Каролина и в самом деле совершила паломничество к его камню, то совершенно вышел из себя. Он сочинил пародию на гётевское посвящение, а Каролине отправил разгневанное, желчное письмо, где написал, что в стихотворении Гёте «Вы по многим причинам производите жалкое впечатление» [338] . Когда Гёте узнал про пародию, он был возмущен и немедленно написал Гердеру: «Хочу и я Вам сказать, что был рассержен Вашим недавним ответом на “Освящение камня” и обругал Вас нетерпимым попом. <…> впредь никто не оспорит Вашего права нагонять тоску на Вашу возлюбленную» [339] .

Отношения между Гёте и Гердером испортились, и только через два года их дружба возобновилась.

В кругу «чувствительных душ» Гёте называли «странником» [340] . Он и в самом деле часто, при любой погоде, шел из Франкфурта в Дармштадт пешком. Во время одного из таких пеших походов возникла «Песнь странника в бурю» – свободное, смелое стихотворение, не укладывающееся ни в один из существующих размеров. «Я со страстью распевал эту полубессмыслицу, идя навстречу уже разразившейся неистовой буре» [341] .

Если сравнить это стихотворение, которое ходило в списках среди друзей, но опубликовано было лишь в 1815 году, с поэтическими забавами в кругу «чувствительных душ», то нетрудно увидеть, как далеко ушел Гёте от изящного, амурного рококо. В «Песни странника в бурю» мы видим дикость и хаос, воссозданные средствами поэзии. Ее энергичный протест уже предвосхищает тональность «Прометея»:

Это «Кто храним всемощным гением» повторяется многократно, как заклинание, как утверждение, просьба, желание, требование. Кто этот «гений»? Гёте взывает к греческому пантеону: Феб или Аполлон, бог солнца, тепла и песни; отец Бромий – еще одно имя Дионисия, бога вина, плодородия и дурмана; наконец, Юпитер – царь богов Зевс. Все эти вплетенные в стихотворение призывы и вызовы подслушаны у Пиндара, которого Гёте открыл для себя благодаря Гердеру и которого он пытался также переводить. «Отныне я живу в мире Пиндара, – пишет он в июле 1772 года Гердеру. – Впрочем, когда он выпускает в облака одну стрелу за другой, я по-прежнему стою без дела и глазею» [343] . Теперь он уже не «глазеет», а сам целится в богов, скрывающихся за облаками. Однако боги Пиндара могу помочь ему лишь в том случае, если он сам поможет себе, если поверит в собственные силы. «Гений», к которому он взывает, – это в конечном счете его собственная гениальность. И какую бы судьбу ни уготовили ему боги, он не позволит сбить себя с пути к поставленной цели: