Самолёт – особое место. Здесь человек прощает себе праздность. Люди испытывают от такого безделья огромное удовольствие – они вынырнули из облаков проблем, взлетев на высоту. Дмитрий тоже быстро выпил второй бокал шампанского, и напиток на него подействовал так, словно была выпита вся бутылка. Он провёл двумя пальцами по усам, хоть по ним и не текло.

– Так. Я хочу говорить, – сказал Дмитрий. – Эта вещь быстро даёт в голову. Ха. Говорить я буду много и нагло, уж извините. Мария, кто мы?

– А?

– Что «а»? Кто мы, Мария? «А». Я спрашиваю, кто мы? Да что ты вечно молчишь, как дура, мать твою. Итак, кто мы? Ладно, я сам скажу. Мы скот, песчинки величиной с Полярную звезду. А Иосиф Борисович – Солнце, затмевающее всё остальное. Но Полярная звезда в тысячи раз ярче Солнца. Поэтому Иосиф Борисович – хрен собачий, а не звезда.

Мария, как виноватая собака, уже мысленно была под столом от стыда за Дмитрия. Джек тайно подглядывал за артистами в отражении стола. Марию словно вдавило в спинку кресла на американской горке. Она девчачьими глазками посмотрела на Иосифа и, в попытке замаслить возможный гнев старика, сказала в его стиле:

– Ребята, не надо. Все обиды произошли на земле. Но мы сейчас на небесах.

Иосиф слушал Дмитрия и, чтобы не заржать, как конь, всматривался в свой нетронутый бокал, будто пытался подвигать его по столу силой мысли. В его глазах, окружённых белыми отблесками ресниц, была какая-то примесь упоения от того, что он слышит про себя. Дмитрий продолжил:

– Я буду говорить и делать то, что мне хочется. И плевать мне на ваше святое и нежное мнение. Короче, предлагаю быть искренними.

Глаза Иосифа заблестели от любопытства. Он внимательно слушал Дмитрия, как ребёнка, произнёсшего первое слово. Белые, едва видные брови Иосифа сгустились на лбу. Глаза – как чёрные дыры, втягивали происходящее. Детские розовые губы слегка растянулись и превратились в ироничную ровную линию.

– Я люблю тебя, Мария, – сказал Дмитрий. – Нежно и сильно. Дай я тебя поцелую. А Иосиф Борисович пусть идёт к чёрту. Ненавижу его. Слышишь, ты? Я тебя ненавижу, пошёл ты к чёрту.

– Дмитрий… – шепнула испуганная Мария.

Она покраснела.

– Тебе стыдно за меня? Я и сам не понимаю, что происходит со мной. Я выпил всего пару бокалов. Но в твоём стыде за меня есть нечто прекрасное. Это же испанский стыд. А я люблю всё испанское.

Дмитрий озарился тёмно-табачным взглядом, и его ухоженная эспаньолка стала ещё черней из-за слегка побелевшей кожи. От страстности его высказываний бриолин больше не мог сладить с волосами. Они немного растрепались, и из-за этого оголилась не выкрашенная седина у корней волос.

Иосиф спросил:

– Ты сказал, чтобы я шёл к чёрту?

– Наконец-то дошло. Да, я сказал, чтобы ты шёл к чёрту, – ответил Дмитрий.

Иосиф медленно переваривал эти слова в голове. Он вдумчиво посасывал мятную конфету и сказал:

– Я уже был у чёрта.

– И что же? – сказал Дмитрий. – А? Ну, давай, сумничай! Ты был у чёрта. И что же?

– Да ничего особенного, – ответил Иосиф, – он мне тоже сказал, чтобы я шёл к чёрту.

Джек делал вид, что не обращает на попутчиков внимания, но слушал их внимательнее, чем новогоднее радио. Иосиф, на радость Марии, медленно разливал остатки саке по стеночкам бокалов и приготовился говорить тост:

– Один мудрый человек сказал: «Расцвести – значит пасть». Так вспомним же времена, когда вы умели держаться на грани расцветания, но не цвели, чтоб не сгореть и не угаснуть.

– Всё сказал, старичок? – спросил Дмитрий.

– Абсолютно, солнышко, – ответил Иосиф.

Послышались звуки старого вальса: за шторкой, разделяющей бизнес и эконом классы, среди пассажиров были музыканты из какого-то оркестра, они летели с гастролей. Один из них чуть выпил, достал губную гармошку и тихо наигрывал лёгкую пастушью мелодию. Под эту музыку самолёт светился, разгоняя стада нежных небесных барашков устрашающей тенью своих парящих крыльев.

Иосиф сказал:

– Восприятие мира и сам мир – не одно и то же. Согласны? Отождествление того и другого – самая большая глупость.

– Кто это сказал? – спросила Мария.

– Тот, кто был у чёрта, – ответил Иосиф.

Мария поняла, что Иосиф не будет допивать свой бокал. Она взяла его в руки, как последний глоток в своей жизни, и влила в себя.

Дмитрий начал ёрзать. За несколько секунд его лицо покраснело, потом снова стало бледным. Он будто сходил с ума – вспотел, сжал зубы и застонал. Он схватился за живот своими нежными ручонками с мужским маникюром.

– Ты чего? – спросила Мария.

– Больно, – сказал Дмитрий. – Туалет. Чёрт… Господи.

Он медленным шагом побрёл в уборную, словно боялся расплескать кувшин на голове. Но свободным был только туалет в хвосте самолёта. Дмитрий раздвинул шторки, разделяющие пассажирские классы, точно открыл занавес. Представление началось. Пассажиры рассматривали Дмитрия, и почти все узнали в нём знаменитого артиста театра и кино. При входе люди торопились на места, будто их займёт кто-то другой, и большинство не заметили знаменитостей. Дмитрий сделал не более пяти шагов и вдруг остановился. В самолёте почувствовалось ужасное зловоние. Дмитрий растерялся, но ему иного не оставалось – и он обратил ситуацию в сомнительный юмор. Он сказал пассажирам: