– Может, тогда в Россию вернешься? – вставила Малка просто так, потому что знала, что он ответит.

– В Россию?! – закричал папа плачущим голосом. – А в этой твоей России я что забыл?! Кругом все куплено, не пробиться, в ресторане алкашам играть! Нет, у нас талантом заработать нельзя, можно только нищенствовать, – продолжал он, с силой постукивая пальцами по верху гитары. – К продюсеру придешь – ему, блин, песни неформат, на радио песню принесешь – давай денег за ротацию, и после этого ты мне… – папа вдруг застыл посреди речи, защелкал пальцами и глянул на дочь уже другим, невидящим, но веселым взглядом. – О! О! Ритм поймал! Щас все сделаем, щас попробуем… Где у нас мобильник? Щас мы хоть на диктофон…

Малка кинула ему его же телефон с треснутым экраном и плюхнулась обратно на диван.

Папа сел на пол, скрестив ноги, и начал быстро перебирать струны гитары, иногда повторяя музыкальные фразы и записывая их в мобильник. Глаза у него смотрели не только сквозь Малку, но и будто сквозь весь мир вообще, спина выпрямилась, и коричневое от загара, худое и морщинистое лицо стало немного похожим на лица статуй Будды, которые стояли в застекленных алтарях по всему городу. Малке он в такие моменты нравился, жалко, что говорить с ним не получалось: он только угукал, не слыша…

Окно уже совсем отпотело, и Малка увидела сквозь него, как отельные работники, не особо спеша, вкапывают под пальмой штуку из бревен вроде больших козел, связанных толстыми веревками. Другой работник, навязав эти же толстые веревки на соседнюю пальму, вешал на верхушку длиннющее зеленое полотно с какой-то надписью на здешних двух языках. В первом буквы выглядели как яблоки с бантиками – значит, это сингальский. А во втором, тамильском, они больше были похожи на разной формы стулья и кресла.

– Что это они вешают? – спросила Малка лениво. – А, пап?

Папа вздрогнул – наверное, неожиданно вспомнил, что он тут живет не один – и первым делом спросил:

– А что, ты кушать не пошла, что ли?

– Нет. А что они там делают?

– Да украшают, Новый год ихний завтра, – объяснил папа, откладывая гитару и вставая. – Сейчас народ понаедет, местный и из Индии. Будем с Кемалом вдвоем выступать: я с гитарой, он – с барабанами… Программу еще отработать надо.

– У них Новый год в апреле?

– Ну да, несколько дней идет, народ алкоголь лакает и жрет в три горла, прямо все как в твоей любимой России. Только число у них неточное, все время сдвигается. В этом году, значит, 14 апреля… – папа достал мобильник и покрутил календарь. – О! У тебя завтра день рожденья, что ли? Мне напоминалка пришла, – он зачем-то показал экранчик Малке, будто она не знала, когда родилась. – Ну ты чего, это… праздновать будешь? Пятнадцать лет…

– Четырнадцать.

– А, точно. Прикинь, никогда не помню возраст. Вот с детства так, вообще. Я, когда спросят, сколько мне, от года рождения считаю, потому что… Ну ты, может, закажешь себе что-нибудь там? Ну… Платье, я не знаю… камни тут дешевые… Давай у местных манго попросим, может, привезут.

– Да давай манго, – согласилась Малка быстро – ей было неудобно смотреть, как он пытается поспешно придумать подарок. Папа облегченно выдохнул и потеребил себя за ворот белой рубашки.

– Ну, окей, заметано. Все, щас программу будем репетировать, к Кемалу пойду. А ты иди там… искупайся, покушай…

День прошел как-то незаметно. Малка ничего не делала, никому не писала (и ей никто), в океан зашла по коленку и постояла немного в теплой, как из-под крана, воде. Океан, хоть сейчас был и отлив, все равно оживленно шипел и пытался втянуть ее в себя. От моря ощущение совсем не такое. В море даже сильные волны тебя не особенно тащат, а тут, кажется, и вовсе волн нет, а потом вода приходит и облизывает половину пляжа… В Сочи Малка с девчонками далеко плавали, да и здесь ее, конечно, просто так не утащило бы. Может, войти и поплыть, как обычно? И все, и никаких больше проблем: мама обрадуется, девчонки тоже, в плаванье вернется, а с ОГЭ разберется как-нибудь, не привыкать! И все будет, как раньше! Ну, два шага в глубину можно сделать?

Нет, нельзя.

Опять ноги затряслись, в животе стало так холодно, что даже затошнило, и Малка, скорчившись, отступила на берег.

– Да что же такое! – крикнула она, отдышавшись, и изо всех сил пнула зеленый остроконечный плод местного дерева. Тот просвистел над головами какой-то удивленной арабской семьи, греющейся на солнышке, и ударился о забор отеля. Из-за него тут же выглянул заботливый работник в белой рубашке с неизменным вопросом «Is all ok, miss?». Малка, не ответив, отвернулась и пошла вдоль воды…

За ужином в ресторане было и правда больше народу, чем обычно. И местные, с их темными, будто бронзовыми, лицами и горбатыми носами (женщины – в бирюзовых, розовых или желтых сари, а мужчины – в полосатых длинных юбках-саронгах) и индусы: кожа у них посветлее, одежда обычная, по сторонам оглядываются с интересом. Ну и еще приехала пара немцев и англичан. Малка взяла свою любимую глазунью с сыром и еще всего понемножку, потому что не догадаешься, сколько и куда местный повар всыпал жуткого перца, а папа ел рис с карри, как ланкиец. Как всегда, не глядя на дочь, он рассказывал: