— А я думаю, что именно сейчас мы на верном пути. От этого строительства будет польза всему народу, а не как раньше — только кучке капиталистов и акционеров.

— Ох, да уж не стал ли ты коммунистом? Знаю я тебя, и раньше ты был не как все. А теперь?

— А теперь я горжусь, что мне доверили такую работу.

— Довольно, довольно! Опять заговорил по-газетному. Выпей-ка лучше ракии. Между прочим, здесь, в магазине купил. С неделю как открылся, все-таки можно кое-что купить. А до последнего времени не было ни пекарни, ни приличной столовой.

Младен маленькими глотками пил ракию. Как же можно так работать — без веры, без энтузиазма?

Инженер Бенчев продолжал рассказывать о Германии, где он учился, потом опять заговорил о строительстве. Раз нет машин, надо подождать. А то, что делается сейчас, только напрасные потуги, совсем как в басне про вола и лягушку.

Младен понял, что возражать этому человеку бесполезно. Уперся — не переубедишь его. Что ж, горбатого могила исправит. И все же возмущение его было слишком сильным, чтобы он мог промолчать.

— Может быть, вы и правы, у вас большой опыт, вы путешествовали, многое видели.

Собеседник улыбнулся, решив, что склонил его на свою сторону, и протянул руку, чтобы долить рюмку Младена.

— Нет, благодарю вас, больше не буду. Так вот, я и говорю: может быть, вы правы. Но то, как вы себя держите — позвольте мне быть откровенным… Да это!..

Младен замолчал. Поколебался, стоит ли продолжать. Бенчев смутился. Но тут же овладел собой и снова снисходительно усмехнулся:

— Ну, что ж ты, договаривай.

— Да это просто саботаж.

— Ну-ну, не горячись. Кому я мешаю? Добросовестно выполняю свои обязанности. Правда, не стараюсь сверх меры, но никто и не может меня к этому принудить. Разве кто-нибудь из вас, молодых, лучше меня справится с работой в лаборатории?

— Не только в том дело, что знаешь и что можешь. Не прошло и дня, как я здесь, а со всех сторон слышу такие прогнозы и предупреждения, что тоже вот-вот начну колебаться.

Младен встал и принялся расхаживать по комнате.

— Продолжай, продолжай! — сказал Бенчев с притворным спокойствием и налил себе ракии.

— На вашем месте я бы так заявил: товарищи, эта стройка неосуществима. Освободите меня, я не могу нести ответственность за неминуемый провал. Не расхищайте народные деньги. Верните страну ко временам идиллических пастушков!

Бенчев больше не улыбался.

— Какое мне дело до того, что ваши сломают тут себе шею! — яростно выкрикнул он. — Пусть сломают! Чем скорее, тем лучше. Я не несу никакой ответственности. Не я разрабатывал проект, не я возглавляю строительство. Что я тут? Десятая спица в колеснице. Пусть лучше призадумаются те, кто сидит в управлении. Если бы даже у меня хватило смелости высказать им все это в лицо, ты думаешь, меня послушают? Назовут, как и ты, саботажником. Что я, сумасшедший, чтоб лезть на рожон?

Кровь ударила Младену в голову. Сейчас он почувствовал, что заговорит слишком гневно и вызывающе.

— Тогда, значит, вы настоящий враг.

При слове «враг» лицо Бенчева исказилось страхом, и он спросил, не скрывая беспокойства:

— Ты в партии? Я тут разболтался, доверился тебе. Вот к чему приводит откровенность. Вместо того чтобы прислушаться к моим доводам, задуматься над ними, оценить их, ты начинаешь кричать, обвинять. Нет, я не враг и не саботажник. Только я не ослеплен, как все вы, и вижу вещи в их истинном свете. А то, что мне поручили, выполняю честно, насколько хватает умения.

— В этом я не сомневаюсь, — озадаченно ответил Младен, — но почему бы вам не быть честным до конца?

— Я тебе сказал, почему. А ты всегда честен до конца? — инженер взглянул на Зарева в упор.

— Вероятно, нет, — искренне ответил юноша, — но никогда я не смог бы стать сознательным вредителем.

Младен направился к двери.

— Вы забыли куртку, молодой человек. — Бенчев в любых обстоятельствах умел быстро восстанавливать присутствие духа.

Младен вернулся, взял куртку и вышел.

Комната, о которой говорил ему завхоз, была в соседнем доме — двухэтажном здании с длинным коридором. Едва открыв дверь, Младен испытал новое разочарование. Он остановился на пороге и несколько мгновений колебался, стоит ли входить. Возле неубранной, неопрятной кровати валялись облепленные засохшей глиной ботинки. Из одного торчал носок. Другой, грязный и рваный, закинут под стол, прикрытый вместо клеенки старой газетой с прилипшими к ней хлебными крошками. Рядом с немытой чашкой — кусок брынзы, обернутый мокрой разорванной бумагой, на полу — пепел, окурки, щепки. В углу за кроватью навалены дрова.