Турсунташ видела, что Хатам нахмурился.

— Или лучше мне было ждать тебя в этих украшениях?

— То, что ты провела Додхудая, это хорошо. А вот украшения… Ну да, что произошло, то произошло. Назад их теперь не понесешь. Значит, говоришь, там серебро и золото?

— Если бы ты увидел, рот бы раскрыл.

— Увижу, наверное. Ты сама наденешь их все и покажешься мне, как невеста. Пещера будет для нас как ичкари. Ты нарядишься там и выйдешь на площадку перед пещерой во всей красе ко мне на салом. Хорошо?

— Значит, наша свадьба произойдет в безлюдной пещере? — многозначительно спросила Турсунташ.

— Если нам обоим будет там хорошо и радостно, то чем не свадьба? Только вот на салом, на погляденье лица невесты полагается мне дарить тебе дорогие подарки, а у меня ничего нет. Только вот сердце мое… — Хатам взял руку девушки и положил себе на грудь. — Да, только любовь есть у меня, но зато на всю жизнь. Лишь бы ты не поставила мне каких-нибудь условий, как Додхудаю, не назначила каких-нибудь испытаний.

— Испытания все впереди, — сдвинув брови, ответила Турсунташ. — А условие у меня есть…

— Тяжелое? Лишь бы не потерять мне надежды. Ну-ка, не мучай меня, скорее говори про свое условие.

— Условие одно. Мне нужно именно твое сердце.

— Только-то? На! — юноша широко распахнул халат. — Бери и сердце и душу. Быть мне жертвой твоей!

— Есть и еще одна просьба. Ты должен беречь себя. Наши враги хитрее четвероногих волков и кровожаднее их. И они нас будут искать…

— Знаю…

— Чтобы уцелела твоя голова на этом опасном пути, — вот мое единственное желание. — Слезинка заблестела на реснице девушки, словно росинка на утреннем цветке.

Хатам как мог утешал и подбадривал девушку.

— Придет время, когда в глубокой старости ты будешь рассказывать своим внукам как сказку о том, что мы переживаем с тобой в эту ночь. А может быть, эти пережитые нами события, будут как легенда потом переходить из уст в уста… Только вот мы и сами не знаем, что нас ожидает в ближайшие сутки.

Разговаривая и не заметили, как дошли до пещеры. Она находилась на правой стороне сая в страшном на вид ущелье вздымающихся к небу гор. Снизу ее совсем не было видно.

Турсунташ испугалась темной пещеры.

— Я боюсь, — зашептала она, — ни за что на свете не пойду в эту дыру.

— Ну, ладно. Ты постой здесь, а я войду и снова выйду. Ты увидишь, что бояться тут нечего.

— Нет, не ходи и ты! Никуда ты не пойдешь, не пущу!

Хатам привлек девушку к себе, прижал к груди, погладил ее по волосам.

— Ладно, ладно, джаным [68] , пусть будет по-твоему. Только не бойся. Я же говорил тебе, что не раз ночевал в этой пещере и ничего со мной не случалось. Здесь нет ничего такого, чего надо бояться. Правда, и я сначала побаивался, подобно тебе, потом привык. Ночевал, будто у себя дома. А если ты не хочешь заходить в нее — не надо. Давай расположимся на этой площадке. Вот уже и утро. Это первое утро нашего с тобой счастья. А вечером, как только стемнеет, сразу же снова пустимся в путь.

— Куда, к кому мы пойдем?

— Ты их не знаешь. Есть семья, с которой я сроднился, словно их сын. Сам старик — замечательный человек. Многое испытал он в жизни, главным образом от бедности. Живет он в отдаленном заброшенном кишлаке, куда и нищие не доходят. Это только название, что кишлак. На самом деле там нет никакого кишлака, живут они одни и некому будет доносить. Там такое же укромное жилище, как и эта пещера. То место нарочно создано аллахом для таких беглецов, как мы с тобой. У них есть еще сын и красивая дочь Кутлугой.

При словах «красивая дочь» тень пробежала по личику Турсунташ, она прикусила язычок и ничего не сказала. Напротив, поторопила юношу:

— Ну, говори, говори, что же ты замолчал?

— Ты там не будешь скучать. С Кутлугой вы будете, как родные сестры. Пока временно мы остановимся у них, а там видно будет, посоветуемся с ними, осмотримся. А теперь тебе надо отдохнуть, ты ведь устала.

Хатам снял халат и разложил у входа в пещеру.

— А ты… ты разве не будешь отдыхать, — спросила девушка, застыдившись.