— Кто же его расторгнет?

— Я сама расторгну. Я ведь не сказала, что я согласна, когда спрашивал меня этот табиб. Если есть в Додхудае хоть немного благородства, он согласится с этим.

— Додхудай покажет тебе благородство, велит содрать с нас обоих кожу и набить ее соломой.

— Да, но если нас поймают, думаешь, с нами поступят лучше? И так — сдерут кожу и так — сдерут кожу. Но если мы явимся сами и во всем повинимся, то, может, и не сдерут. Так не лучше ли нам возвратиться?

— Нет, не лучше!

— А если мы скажем, что мы влюбленные? — в голосе девушки послышались умоляющие нотки. — Влюбленным ведь многое прощается.

— Тахир и Зухра, Лейли и Меджнун тоже были влюбленными. Но счастье не улыбнулось им. Если ты думаешь, что наше время лучше тех давнишних времен, то ошибаешься. Не лучше, а хуже. Нам нет возврата. Тигр не идет вспять, и йигит не берет назад своего слова. Чему суждено быть, джаным, того не миновать. У сидящих в одной лодке — одна судьба. Такими, сидящими в одной лодке среди безбрежного и бурного моря, оказались мы с тобой. Бог даст — выплывем, а не доберемся до берега и утонем, считай, что такова была воля аллаха. Вот и все. Договорились?

— Договорились, — пролепетала девушка, напуганная твердостью тона Хатама.

— А раз так, то пошли. — Он взял ее за руку. — Пошли вперед.

Во второй половине ночи, ближе к утру, они добрались до лачуги Джаббаркула. Хатам сказал спутнице:

— Ты подожди, я сначала войду один.

Он постучался в дверь и вскоре со двора послышался голос: «Кто там?» Это был голос Джаббаркула, вышедшего, как видно, во двор задать корма ослу. «Сейчас, сейчас», — говорил Джаббаркул, и дверь открылась.

— Э, да это же наш сынок Хатам! Наш богатырь! Почему в такое безвременье? Не случилось ли какого несчастья? — Джаббаркул, не дав Хатаму ничего ответить, обнял его и повлек в жилье.

— Эй, где вы там? — кричал он. — Не время спать, пришел наш Хатамбек, — кричал старик на весь дом вне себя от радости.

Предрассветной тишины в доме как не бывало. Проснулась и засуетилась тетушка Айбадак, вскочила с постели Кутлугой, встал и Султанмурад. Все они, казалось, не могут нарадоваться приходу гостя, только Кутлугой, едва произнеся слова приветствия, скрылась за столбом и стояла там, тяжело дыша, с учащенно бьющимся сердцем, закрыв половину лица краем платка. Но Хатам не обратил на девушку никакого внимания, даже ни разу не поглядел.

— Ата!.. — начал было Хатам и осекся, умолк на мгновение, как бы не решаясь сказать что-то важное. Кутлугой вся напряглась, вся обратилась в слух и ждала, что же скажет Хатам.

— Ата! — повторил юноша.

— Я слушаю тебя, сынок, говори же. — Джаббаркул увидел, наконец, что Хатам чем-то встревожен и сам не в себе.

— На улице стоит гостья… Я пришел не один… со мной гостья…

— Так сразу бы и сказал. Откуда же нам знать? Ведь наш дом — это твой дом. Почему ты оставил ее на улице, а не ввел сразу?

Старик направился было к дверям, но юноша опередил, его и со словами: «Я сам, я сам» — выбежал на улицу.

Он ввел Турсунташ, которая голову накрыла халатом, а лицо загородила платком. В доме все были удивлены: кем же может быть эта неожиданная гостья? Но уж как бы там ни было и кем бы она ни была, ведь говорят же в народе: «Входящего в дом собака не кусает». Всех больше удивлена была Кутлугой. Она, каждый день и каждый час поджидавшая Хатама, недоумевала, почему он пришел не один, а с какой-то женщиной. Кто она ему? Ведь отец говорил, что Хатам одинок и несчастен.

Айбадак первая поздоровалась с Турсунташ. Хатам, наконец, нарушил всеобщее неловкое молчание:

— Турсунташ, открой свое лицо и поздоровайся со всеми. Не было у нас с тобой отца, теперь он у нас есть, не было у нас матери, теперь она у нас есть. Появились у нас и два крыла — преданный Султанмурад и заботливая сестра Кутлугой.

Хозяева дома посмотрели друг на друга недоуменно, все еще не понимая, как видно, в чем тут дело.

— Простите и примите под свой кров меня и мою жену, а вашу невестку Турсунташ… У нас не было другого выхода… — И Хатам рассказал, что с ними произошло и каким образом они оказались на пороге Джаббаркула.

Джаббаркул и Айбадак слушали хмурясь, качая головой и мрачнея с каждым услышанным словом. Кутлугой, усевшись за столбом террасы, давно уже плакала. Хатам, рассказывая, и сам уж чувствовал, что все, совершенное им, не нравится хозяевам дома и больше другого не нравится его ночной приход сюда вместе с молодой Турсунташ. Не успел он закрыть рта, как Айбадак высказала свое неудовольствие вслух:

— Нехорошее дело затеяли вы, — сказала она Хатаму, — добром не кончится.

Старик отвел юношу в сторону: