Глаза его остекленели.

А Ирграм вздохнул. Что ж, жизненная сила есть и у неразумных тварей. Это, несомненно, плюс. Но вот силы этой — жалкие крохи. Да и вкус у нее… так себе.

— Эй, — он подцепил свинью за ногу и сдернул. — Сюда идите…

Рытвенник, доглатывая кусок мяса, тоже поднял морду и тявкнул. Только ответом ему стали не голоса людей, а тот же вой, только уже слаженный. И близкий.

Слишком уж близкий.

Глава 20

Верховный

Новое сердце билось ровно, но все равно ощущалось… не так. Верховный с трудом удерживался, чтобы не прижимать руку к груди, снова слушая стук этого, чужого сердца.

Кровь на одеждах осталась.

И ноющая боль там, внутри. И страх, что вот сейчас грудь разойдется и сердце вывалится на землю. или в подставленные ладони Верховного. Это будет правильным.

Его собственное сердце лежало на золотом блюде перед каменным ликом божества. Божество к подношению осталось равнодушно, впрочем, как и всегда.

А Верховный…

Он плохо помнил, как спустился вниз, верно, удержавшись на ногах еще одним чудом. Или, что вероятнее, заботами помощников. И уже в паланкине, который медленно покачиваясь плыл над человеческой толпой, очнулся.

И закашлялся.

И вырвало его кровью, впрочем, это нисколько не смутило Яотла, который, стянув плащ, вытер рот Верховного, а после подал воды.

— Вы живы, — сказал он. — И это хорошо.

Хорошо.

Или нет?

Сердце ныло. Ему было тесно. Тот человек, он был огромен, а Верховный? Годы иссушили плоть. И теперь ребра давили на сердце. А сердце норовило раздвинуть их.

— Как вы себя чувствуете? Говорить можете?

— М-могу, — с запинкой произнес Верховный.

— Дышите. Считайте и дышите, — его руки перехватили. — Со мной вместе. Вдох и выдох.

Он ведь как-то дышал и без этой вот ненужной помощи. Или… вдох глубокий, болезненный, отзывающийся где-то внутри, где жили легкие. И выдох такой же, но жжение в груди стихло.

И в целом стало легче.

— Благодарю, — сказал Верховный, окончательно взяв себя в руки.

Яотл молча склонил голову и протянул флягу.

— Вода.

Вода была теплой и тухловатой, верно, не обновлялась давно, но Верховный был благодарен и за такую. Вода проливалась внутрь тела, даруя успокоение. И к тому моменту, когда паланкин прибыл к Храму, он окончательно успокоился.

— Одежды лучше вовсе снять, — тихо произнес Яотл. — Нагота… естественна, а вот…

Окровавленные, испачканные рвотой одежды будут неуместны, ибо найдутся те, кто узрит не чудо, а эту вот кровь и остатки рвоты.

Пусть нагота.

Верховный не стыдился тела, сколь бы слабым и дряхлым оно ни было. И из паланкина он выбрался, опершись на руку Яотла. И стоял, позволяя людям разглядывать себя. Не стоило обманываться. Не он привлекает их, но розовый след, что змеей пролег на груди, хотя за время пути шрам стал тоньше.

Меньше.

Еще немного и вовсе исчезнет он.

Но пока он был. И люди смотрели. А потом кто-то встал на колени, и дрогнула, покачнулась толпа, спеша склониться… пусть и перед Верховным, который ныне стал не собой, не человеком, но знаком свыше.

А людям нравятся знаки.

Он шел мимо них, глядя на сгорбленные спины, часто обнаженные, смуглые и покрытые каплями пота, испытывая смешанные чувства.

Радость?

Пожалуй. Люди убедили, что боги живы и спешат поклониться не только потому, что принято? Или это радость другого свойства? Верховный никогда не считал себя самолюбивым, но, выходит, ошибался? И только ли в этом?

Печаль.

Они поднимутся. И забудут. О восторге, который испытали. О чуде. И о нем тоже.

А еще…

Еще это чудо, если подумать, мало что изменило.

Так, обнаженным, он добрался до собственных покоев, в которых его уже ждала теплая ванна. И Акти, оттирая с кожи кровь и пот, смазывал её после маслами.

Становилось легче.

И сил прибавилась.

И дышать, дышать тоже получалось без труда. Более того, кажется, настолько хорошо Верховный себя давно не чувствовал.

Он и поел с удовольствием. И поспал бы, ибо после еды стало клонить ко сну, но слуга сообщил о приходе Владыки Копий.

Акти застыл.

— Иди, мой мальчик, — разрешил ему Верховный. — Поешь. И приберись. А потом… потом мне нужно будет, чтобы ты сопроводил меня в одно место.

Владыка явился в праздничных одеждах, разве что головной убор из перьев снял, но золотые ленты украшали темные волосы его.

Как золотая краска — щеки и лоб.

Снова золото.

Много золота.