— Ты один пришел? — спросила мать.

— А то с кем же? — ответил Виллу.

— Значит, ты все-таки видишь! — воскликнула мать с такой радостью, что у Виллу дрогнуло сердце. Никогда прежде Виллу не замечал, чтобы радость матери так его волновала. — Не совсем слепой! — продолжала мать.

— Не совсем, — подтвердил Виллу.

— Когда мне говорили, что ты видишь, я не верила, думала — меня просто успокаивают, — сказала мать.

— Видеть-то вижу. — еще раз подтвердил Виллу, — а вот хорошо ли — это другой вопрос. Может, со временем зрение и улучшится, а сейчас мне не нужно ни кузницы, ни чего другого.

— А картофельные борозды видишь? — спросила мать.

— Их-то разгляжу, — ответил Виллу. — Картофельные борозды и траву на лугу, это я разгляжу. Да и зубья в грабли вбить сумею.

— У меня душа за тебя изболелась, — промолвила мать. — Думала, ну что ты станешь делать, ежели совсем ослепнешь… И надо же было тебе в святое воскресенье пойти туда, словно тебя нечистый гнал!

Виллу промолчал, и мать продолжала:

— Это все она, хозяйка Кырбоя, ты ведь с ней пошел. Ну разве не права я была, когда говорила, что из-за нее ты и второго глаза лишишься. Вот и дождался.

— Так ведь я же не совсем ослеп, — возразил Виллу, как бы подшучивая над своим несчастьем.

Пока они так разговаривали, мать взяла пробный хлебец, успевший уже немного остыть, отрезала от него порядочный кусок, намазала в кладовке маслом и протянула Виллу:

— На, поешь, проголодался небось с дороги, до ужина еще далеко.

Виллу протянул правую руку, чтобы принять от матери хлеб, но лучше бы он протянул левую — при виде его левой руки мать не залилась бы такими горькими слезами.

— Ты же калека! — воскликнула она, увидев правую руку сына. — Ты этой рукой даже кусок хлеба принять не можешь.

— Счастье еще, что большой палец и эти два обрубка уцелели, — ответил Виллу, — все-таки можно кое-что делать. Погоди, мама, дай я к ней малость привыкну, тогда любая работа будет мне нипочем, только бы видеть, что делаешь.

Конечно, Виллу говорил так лишь для того, чтобы ее успокоить, мать была уверена, что Виллу говорит все это для того, чтобы ее успокоить, — слишком уж горько она заплакала, увидев руку сына.

— Жизнь твоя, что подпорка у изгороди, — сказала мать, — все колеса и ступицы на нее натыкаются. Надолго ли тебя эдак хватит-то, долго ли может человек терпеть такое?

Виллу ничего не ответил, он молча сидел на пороге и с аппетитом ел еще теплый хлеб, который мать густо намазала маслом, — во всяком случае гуще, чем это обычно делалось в Катку, за исключением разве больших праздников.

— А где отец? — спросил Виллу, покончив с хлебом.

— В поле рожь копнит, — ответила мать. — Из Мядасоо и Кырбоя у нас нынче помощь.

— Из Кырбоя? — удивился Виллу.

— Да, поутру пришли Микк, Яан и Лена, — пояснила мать.

— И отец их принял? — спросил Виллу.

— Сперва было заартачился, да только Микк не ушел, сказал, что их хозяйка послала, велела помочь рожь убрать, ведь со своей в Кырбоя уже управились. Это, конечно, из-за того, что тебя не было, но про тебя Микк и не заикнулся. Они ведь с машиной явились, так что к вечеру все сожнут, разве что скопнить не успеют.

— Я тоже пойду помогу, — заявил Виллу, поднимаясь с порога.

— Если можешь, то хорошо бы, — заметила мать.

— Попробую, — сказал Виллу и ушел.

«Стало быть, это и впрямь кырбояская машина стрекочет там, в нашей ржи», — думал Виллу, направляясь в поле. У него и самого почему-то мелькнула такая мысль, и стук машины словно согрел ему душу. На душе у Виллу потеплело, и его шаг стал легче еще задолго до того, как мать протянула ему теплый хлеб с маслом. С таким чувством Виллу подошел к отцу, складывавшему ржаные снопы, и пожелал ему «бог в помощь».

— Гляди-ка, разбитый полк в деревню прибыл, — шутливо сказал отец, отвечая на приветствие. — Значит, все-таки видишь, коли сам домой приковылял?

— Вижу, — ответил Виллу и спросил: — С чего мне тут начинать?

— А разве ты можешь что-нибудь делать? — в свою очередь спросил отец, покосившись на правую руку сына.

— Снопы-то могу таскать, — ответил Виллу.

— Покажи-ка, — приказал отец, кивнув на правую руку сына.

Виллу, не говоря ни слова, поднял свою обезображенную руку.