— Тогда, несомненно, ты взвесил и, что призыв дракона, пока жив император, приравнивается к государственной измене?

Дик охнул. Он всегда знал, что император-дракон должен быть только один, но никогда не интересовался, какое наказание полагается тому, кто нарушит это правило. В конце концов, чтобы не воровать не обязательно помнить, за кражу какой суммы получишь кнут, а за какую полагается петля.

Но измена — это плаха.

— Вижу, как ты взвесил. Поэтому я бы на твоем месте не вспоминала о драконе, — закончила бабушка. — Сейчас его нет, и это к лучшему. Кто был тот третий дракон у прорыва — известно лишь богам.

Она толкнула его на подушки — Дик подчинился, слишком растерянный, чтобы сопротивляться — натянула ему одеяло до самого подбородка, точно маленькому.

— Вижу, ты понял. Отдыхай, Родерик.

Он послушно закрыл глаза, чтобы бабушка не видела навернувшихся слез. Выходит, Сайфер все же погиб. Странное дело, сколько-то часов назад Дик не был уверен, что сможет ужиться с ним, а сейчас словно потерял половину себя.

Но ведь так оно и было! Дракон в самом деле был частицей его, призванный и созданный частицей его души. И его заносчивость и своенравие тоже принадлежали самому Родерику.

Он попытался успокоиться, не получилось. Горе и тревога за родителей разрывали изнутри. Да, господин Лантер — лучший целитель в стране, да и мама… впрочем, едва ли мама сейчас способна исцелять. И все же…

— Беатрис, Эдрик, пойдемте в детскую, — послышался из-за двери голос бабушки. — Родерику нужно отдохнуть, когда он придет в себя, сам навестит вас.

— Он точно жив? — Дик словно наяву представил, как Рисса дергает бабушку за рукав, она всегда так делала, волнуясь.

— Он точно жив, но целители велели ему отдыхать.

— Правда, что Дик призвал дракона? — это уже Рик.

Дик закрыл глаза и мысленно застонал. «Известно лишь богам», как же. Положим, в лицо его знают лишь придворные, но внимание императорской четы к нему, бесчувственному, на поле боя наверняка заметили, а, заметив, только дурак не сложит два и два. Значит, отцу придется вспомнить, что он не только отец, но и император. Значит…

Он сглотнул горький ком.

Может, податься в бега, чтобы не заставлять родителей принимать сложное решение?

Чтобы сохранить себе жизнь, незачем врать самому себе. Точно так же как он призвал дракона не только потому что хотел помочь — но и потому что всю жизнь о нем мечтал, с того самого мига, как увидел золотое чудо, парящее в небе.

Что ж, теперь у него нет дракона, и, возможно, скоро не будет и жизни. Но он не побежит. Хватит.

Родерик оделся — дурнотная слабость все еще подкатывала к горлу. Сначала узнать о здоровье родителей. Потом — действительно ли Сайфер погиб, драконы должны это знать. И, наконец, что будет с ним самим.

У императорских покоев его остановила стража. Внутри что-то екнуло — неужели отец уже начал действовать? — но гвардеец, сочувственно улыбнувшись, сказал.

— Ваше императорское высочество, там господин Лантер, и он велел никого не пускать. Подождите. Все обойдется.

Родерик улыбнулся — облегчение мешалось со стыдом.

— С господином Лантером я спорить не рискну. Он не сказал, когда освободится?

— Не могу знать, ваше императорское высочество.

Дик кивнул. На душе снова заскребли кошки: почему так долго? Неужели все было зря, и он только все испортил? Нет, нельзя так думать. Все обойдется.

Он вернулся в свои покои, взялся за книгу, но тут же отложил ее: глаза скользили по строчкам, а мозг вовсе не выхватывал смысла. В таком состоянии, как сейчас, помогла бы тренировка на полигоне: занять тело упражнениями, а разум — боевой магией, но едва Дик попытался коснуться магии, накатила дурнота. Не зря, видимо, целитель велел ему отсыпаться, восстанавливая силы. Но заснуть он тоже не сможет. Значит, медитация. Только не здесь.

Он поднялся на крышу, как совсем недавно. Столица раскинулась внизу, озаренная розовым закатным светом, и от мысли, что ему никогда больше не воспарить над городом, защипало глаза.

Как же так вышло, что он все сделал неправильно?

Родерик заставил себя вздохнуть, сев на крыше, уставился в розовое закатное небо. Выровнять дыхание получилось не сразу, отрешиться от мыслей, позволив им скользить, точно рябь по поверхности воды, не получилось вовсе и потому он услышал, как открылась и закрылась тщательно смазанная дверь. Обернулся.

— Мама!

Родерик рванулся к ней, как в детстве, когда прибегал со всеми своими бедами. Вот только спрятать лицо в юбках не получилось — сейчас он был выше почти на голову. Теперь не она, а он должен закрывать его от всего мира. Но все же объятья матери согрели его.