— Редколлегия и художник (а художником был он), — докладывал Феликс, — постарались учесть рекомендации секретаря парторганизации. — Далее Ерш развернул лист ватмана, на котором помещалась стенгазета, и спросил: — Все ли мы правильно поняли?

Филя был столь обходительным, что Рэм Титович его похвалил, хотя на самом деле газета ему не очень понравилась.

Прежде чем приблизить к себе Ерша, Могильщик испытал его в общественном деле. Скоро выяснилось, что Феликс умеет контролировать и проверять, но не справляется с составлением отчетов и сводок и отлынивает от черновой работы. Большую ретивость Ерш проявлял при разборе персональных дел товарищей-студентов, обвиненных в аморальном поведении. На комсомольском бюро он сам не выступал, но приносил материал для разоблачения. Приняв во внимание душевные склонности подопечного, Рэм Тптоёйч начал давать ему деликатные поручения — выведать, разузнать, втереться в доверие, незаметно провести нужную линию. Все исполнялось прекрасно.

Могильщик решил, что пора возвысить Филю, и предложил ему пост комсомольского вожака третьего курса. Ерш долго благодарил за оказанное доверие, ласково смотрел на парторга, но затем неожиданно отказался и попросил продвинуть его в Совет Студенческого научного общества (СНО).

— Ничего не могу с собой поделать, тянет меня в науку!

В науку Феликс стремился давно. В их доме, расположенном в переулках около Миусской площади, проживал академик. Сам он был плохонький и невзрачный старик, но кругом его парило великолепие. Старикашка занимал шестикомнатную квартиру. Каждое утро за ним приезжала черная «Волга» ГАЗ-21. Трижды разведенная дочка каталась по городу на казенной «Победе». Машину отнимала молодая жена. Шла склока. В доме знали, что жена и дочь старались быть первыми, стремились в места работы отца в дни, когда выдавалась зарплата. Отец руководил двумя институтами, заведовал кафедрой и председательствовал в Комитете. Был он и главным редактором, и членом редколлегии, и членом Совета общества «Знание», и экспертом. Про самого ученого говорили по радио и писали в газетах. Называли его не иначе, как «светило советской науки», он был лауреатом Сталинской премии. Филя мечтал добраться до таких высот, но понимал, что не дойдет до них прямым путем. В школе он учился посредственно. В институте никто, и даже преподаватели, покоренные его манерами, на пятерки не расщедривались. Это не смущало Феликса. Он свою дорогу знал. Надо было постараться ни с кем не ссориться и держаться за сильных и влиятельных.

Рэм Титович просьбу Фили удовлетворил. Феликс Ерш был избран заместителем председателя СНО. Выполняя свой новый общественный долг, он обошел весь институт с целью проверки работы студенческих научных кружков при кафедрах. Заодно он приглядывал для себя подходящую кафедру и местечко в аспирантуре. Путь в науку лежал через аспирантуру, а путь в нее шел через научные студенческие кружки. Каждый заведующий кафедрой рекомендовал талантливых студентов, занимающихся в кафедральном кружке, к поступлению в аспирантуру по его специальности. Без поддержки комсомольской, партийной организаций и деканата такая рекомендация ничего не значила, но и без нее дорога в аспирантуру для студента была закрыта. Выбирая кафедру, Филя не обращал внимания на специальность. Для него подходили и общая гигиена, и хирургия, и судебная медицина, и организация здравоохранения, и кожные и венерические болезни. Лишь бы получить рекомендацию в аспирантуру! Ерш остановил свой выбор на кафедре микробиологии. Весной 1951 года он пришел в студенческий научный кружок при пей. Феликс заканчивал тогда третий курс. В эти дни Василий Иголкин испытал первый лубянский допрос.

Кафедрой микробиологии заведовала профессор Алиса Петровна Стрекоза. Эта пятидесятисемилетняя женщина не могла примириться с тем, что молодость и красота не вечны. Еще больше, чем вернуть время успеха и поклонения, Алиса хотела слышать, что она умна и талантлива и внесла неоценимый вклад в микробиологию. Автор должен заметить, что женщина была неглупа и в прошлом действительно неплохо работала. Ерш моментально понял слабости Стрекозы. Всезнающие ассистентки, торопясь, как сороки, сообщили профессору:

— Наш новый кружковец Феликс Ерш назвал вас, Алиса Петровна, самой красивой женщиной в институте! Феликс считает профессора Алису Стрекозу Софьей Ковалевской в микробиологии! Филечка задумал написать маслом ваш портрет. Мы видели наброски. Это так талантливо! — Феликс немного рисовал и изображал из себя художника.

Алиса Петровна не устояла. Она начала выделять нового кружковца среди других и поручила ему сделать научный доклад на политически важную тему — «Торжество мичуринской биологии в микробиологической науке». Доклад состоялся в середине декабря 1951 года на объединенном заседании кафедры и студенческого кружка. В эти дни Василий Иголкин проходил курс наук у Ивана Ушакова и, сгибаясь под его ударами, наполнялся ненавистью.

Уже через десять минут после начала доклада Стрекоза разочаровалась в Ерше. Алиса Петровна, хоть она писала и говорила всем другое, прекрасно знала настоящую суть учения академика Т.Д. Лысенко. Передовое учение, по ее тайному мнению, было не что иное, как опасное шарлатанство. Докладчику следовало это умело скрыть. Феликс достиг другого результата. Он оказался столь бесцветным, недалеким и туповатым, что вся глупость мичуринской биологии открылась перед слушателями в стоящем на кафедре студенте-кружковце. Положение спасла тягучесть ершовской мысли. Скоро он потерял нить изложения и начал несвязно молоть абсолютную чепуху. К концу доклада никто ничего не мог понять.

— Он слаб на голову. А жаль! — огорчилась Стрекоза.

Неудачный доклад не изменил доброго отношения Алисы Петровны к Феликсу. Он был таким услужливым и преданным! На рабочем столе Ерша в кружковской комнате лежала ее фотография.

«Натура у него художественная, — думала Стрекоза. — Его мечта — создать один портрет…» Она чувствовала, что ей чего-то начинает не хватать, если Филя долго не приходит на кафедру. Скоро Ерш был избран заместителем председателя студенческого научного общества. Продвижение Филю возвысило. Он перестал заниматься опытами и посвятил себя руководящей деятельности. Ерш не подходил больше к лабораторному столу, уставленному пробирками с бульоном для бактерий и плоскими чашками Петри с питательным агаром. Ему не надо было брать платиновую петлю и переносить с бульона на чашку вульгарный протей и отвратительную кишечную палочку. Филя выпросил под кабинет маленькую полутемную комнатку, в которой раньше находился туалет. Новый староста выбрал себе усердных помощников из числа студентов-кружковцев. Они вели документацию, составляли планы мероприятий и писали отчеты. Был сверстан пятилетний план работы кружка. Разрабатывался перспективный план на грядущее двадцатилетие. Придя в кружок, студенты расписывались теперь в журнале посещений. Результаты опытов заносились в тетрадь по установленной форме. Тетрадь сдавалась дежурному. Староста строго контролировал работу помощников и порой бывал крутоват. Сам он увлекся наглядной агитацией. В кружковской комнате появились портреты корифеев отечественной микробиологии В. Н. Виноградского, И. И. Мечникова, почетного академика Н. Ф. Гамалеи и первой русской женщины-микробиолога Н. В. Циклинской. Портреты Л. Пастера и Р. Коха сняли и отнесли в чулан. Книгу Поля де Крюи «Охотники за микробами» выбросили. Выделялся плакат, на котором были изображены лесозащитные полосы и фигура товарища Сталина в полный рост. Вождь говорил: «И засуху победим!»

Висели и другие плакаты. Бросалось в глаза обращение:

«Смотрите! Вот лжеученый, реакционный вейсманист-морганист!» Лжеученым был маленький уродливый человечек еврейской национальности. Он рассматривал в лупу не менее уродливую и, казалось, кусачую мушку-дрозофилу. Кто-то из студентов подрисовал лжеученому усики, как у Гитлера.

Хватало и лозунгов:

«Наука служит народу!»

«Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее — наша задача!»

Время шло. Феликс Ерш укоренился и кружке и на кафедре. Пора было оглянуться на пройденный путь и оценить положение. Для этого Филя уединился в своем закутке и начал играть сам с собою в шахматы. Шел 1953 год. Был солнечный апрельский день. Золотые лучи пробивались сквозь крошечное окно в невзрачное помещение.