Экзаменационный лист, который был в руках у Василия, вдруг превратился в простую бумажку. Он перестал ощущать тяжесть отличных отметок, двадцати очков и проходного балла. Охватила тревожная мысль, которую не удалось унять.

«А вдруг не примут? — Иголкин похолодел. — Что же делать? Надо увидеть директора и напомнить ему про данное обещание». Профессор сказал: «Поступление вам гарантируют только круглые пятерки, двадцать очков», — промелькнуло в памяти.

Василий выкурил сигарету и отправился к Толбухину. Войдя в приемную, он едва не столкнулся с человеком в сером костюме, выскочившим из кабинета. Василий перехватил наполненный бешенством взгляд и почувствовал, что этот заряд предназначен ему. Беспокойно забилось сердце. Это был тот самый человек, который слушал его ответ на экзамене и, похоже, был не согласен с отметкой «отлично».

Секретарша узнала Василия:

— Иголкин, я сейчас доложу о вас профессору! — Через минуту Василий был приглашен в кабинет.

— Федор Федорович! — начал он, с трудом справляясь с волнением. — Помните? Я Василий Иголкин. Был у вас на приеме месяц назад. Вы сказали тогда…

— Я помню вас, Иголкин, — прервал посетителя Толбухин, — и знаю, зачем вы пришли опять.

Не беспокойтесь, вы заслужили право стать студентом и будете учиться. А сейчас, — профессор говорил так, словно и разговор, и сам Василий были для него обузой, — простите, я очень занят.

Василий понял, что прием окончен, простился и быстро вышел. Он испытывал разочарование. Федор Федорович сказал самое главное, но сделал это холодно и не нашел для него ни одного доброго слова. Было обидно. Василий не знал, что у Толбухина схватило сердце, а если бы и знал, то в свои двадцать три года все равно не понял бы, что это такое.

Как только Иголкин вышел, Федор Федорович принял нитроглицерин и откинулся в кресле. За время набора в институт новых студентов он изматывался до предела. Месяца за четыре до начала вступительных экзаменов начинались телефонные звонки и визиты. Следовали вызовы в райком и горком партии и в министерство. Бывало, что приглашали в ЦК КПСС. Требовали только одного: принять на учебу их кандидатов. Набор был богатым: генеральская внучка, племянник заместителя министра, сестра жены секретаря райкома, отпрыск писателя-лауреата, сын двоюродного брата маршала, дочь подруги начальника управления торговли…

Бывало, что не указывали родства и не называли причин, а говорили:

— Принять, это кандидат ЦК, это кандидат министерства…

Месяца два назад горком просил зачислить в институт великовозрастного Мамилашвили из Тбилиси. Директор спросил:

— Он действительно хочет стать врачом? Почему бы ему не учиться в Тбилиси?

Ответ был простой:

— Он не хочет учиться нигде, но ему нужен диплом знаменитого московского института.

— Может быть, трудящемуся Востока сразу выдать наш знаменитый диплом? — спросил Толбухин с иронией. Федор Федорович мог позволить себе шутить. Его вызвал не секретарь горкома, а всего лишь заместитель заведующего отделом науки и культуры.

Чаще всего шутить не приходилось. Требовалось исполнять. К началу экзаменов в сейфе у Толбухина лежал директорский список привилегированных претендентов. Можно было считать, что указанные в нем абитуриенты приняты в институт до экзаменов. О списке знал секретарь парторганизации. Перед началом экзаменов перечень передавался председателю приемной комиссии для технического исполнения. От него требовалось обеспечить получение избранниками приличных отметок. Отметки выставляли доверенные преподаватели, подобранные из числа педагогов, работающих в приемной комиссии.

Толбухин старался директорский список ужать. Парторг этому препятствовал. В результате в перечне оставалось фамилий 50–60. Всего на первый курс принималось 600 студентов. Шестьсот минус шестьдесят равняется пятистам сорока. Казалось, что эти места честно разыгрывались между абитуриентами на конкурсных экзаменах. Но элементарная арифметика в институте не действовала. Правила высшая математика мздоимства и коррупции.

Парторг и председатель приемной комиссии имели личные «проходные» списки. Лица, внесенные в них, проводились в студенты без всяких препятствий. Члены комиссии и преподаватели тоже не забывали своего интереса и помогали отдельным абитуриентам. Проводить своих кандидатов табуном они не имели возможности. Мелкая институтская сошка, крутящаяся около приемной комиссии, содействовала сдаче того или иного предмета. Заинтересованность администрации определялась материальными причинами. За поступление в институт бралась крупная взятка, пять — семь тысяч рублей. С жителей Кавказа можно было получить и побольше. Имелись и другие выгоды. Устанавливались и поддерживались деловые связи с нужными людьми. Действовал принцип «я — тебе, ты — мне».

Директор знал, что происходит за кулисами приемной комиссии, но, понимая свое бессилие, старался не вмешиваться. Он пресекал лишь вопиющие безобразия.

Год назад Толбухин был вынужден заняться делом так называемых поступных кафедр, то есть кафедр физики и химии. Эти предметы сдавались на вступительных экзаменах и принимались у абитуриентов институтскими преподавателями. Они, несмотря на запрет, занимались подготовкой желающих к поступлению в институт и, договариваясь друг с другом, протаскивали своих учеников. За уроки и за гарантию сдачи экзамена по физике или по химии взималась высокая плата. Часто между педагогом и родителями ученика устанавливалось доверие, и происходил деловой разговор. Начинал его преподаватель, чувствующий, что может сорвать свой куш: