Про ничтожного Клима Ворошилова народ десятилетиями пел радостные песни, а песню про Лаврентия Берию, которую сочинили и исполнили по случаю его 50-летия, быстро забыли, хотя в песне было сказано:

Не поняли люди, что Лаврентий сделал для государства в тысячу раз больше, чем Клим, и что любить его надо было горячее и преданнее.

В народе амнистию 1953 года связывали с именем Ворошилова. Правильные советские люди — а они составляли большинство — втайне от себя думали: «Иосиф был велик, но он перегнул палку. Держать двадцать миллионов человек в лагерях за колючей проволокой — это слишком… Ошибку исправил Клим».

По-видимому, государственные мужи, принявшие решение об амнистии, думали об Иосифе то же самое.

Освободившиеся заключенные связывали дарованную свободу и снятие судимости с именем Ворошилова. На поездах и на эшелонах, которые везли амнистированных из Казахстана в Россию, висели плакаты:

Первыми Ворошилова по праву благодарили урки. Большинство блатарей обрели свободу. На волю вышли и лица, посягнувшие на социалистическую Собственность. Лагеря опустели. Но ветер амнистии не коснулся лагерей для особо опасных врагов Советской власти. Среди осужденных по 58-й статье прощение получили лишь имевшие срок до 5 лет включительно. Такой «детский» срок за преступления, предусмотренные 58-й статьей, практически не давался. На Медном Руднике по ворошиловской амнистии в лагерном отделении, в котором отбывал срок Василий, освободились 8 из 6412 заключенных, то есть 0,12 процента. В число амнистированных входил бывший московский студент Василий Иголкин.

После тщательного осмотра вещей лагерная вахта осталась позади. Самого Василия, теперь вольного человека, не шмонали. Иголкину казалось, что надзирателям, у которых теперь оказались коротки руки, жалко себя. Бывший заключенный ступил на вольную землю, но не мог идти. Чтобы двигаться, ему нужны были конвой, собаки, окрики и лай, колонна заключенных и шеренга товарищей. Василий напоминал тяжелобольного, который первый раз поднялся с постели и силится добраться до окна. Поминутно оглядываясь и придерживаясь прямой линии, освободившийся из заключения, преодолевая слабость, направился к штабу лагеря за документами. Казалось, что кто-то пристально смотрит в спину. Отклоняться от прямого пути было нельзя. Конвой приучил:

— Шаг вправо, шаг влево считается побегом!

— Конвой применяет оружие без предупреждения!

Подав документы, канцелярист-лейтенант, теперь товарищ Савченко, сказал:

— Ты счастливчик! Едешь в Москву. А мы остаемся здесь гнить.

Перейдя на уровень общечеловеческих ценностей, нельзя не заметить, что и заключенные, и администрация Сверхлага находились на дне жизни.

Волна реабилитации докатилась до лагеря в конце 1956 года. Последние заключенные вышли на волю только через шесть лет после этого. В итоге оказалось, что злейших врагов Советской власти в Сверхлаге было не больше, чем заключенных с пятилетним сроком, освободившихся по ворошиловской амнистии 1953 года, то есть около 0,1 процента. Зону сровняли с землей и уничтожили все следы. Бурьян не вырос. Он там не поднимается и не выживает. Теперь на этом месте поселок. Дети бегают по медной земле и не знают, что она пропитана горем и ненавистью.

Было 17 апреля 1953 года. За день до этого на свободу вышла подопечная полковника Чеченева, Татьяна Федотова.

От Медного Рудника до Москвы можно было добраться только с пересадками. Помогая выбрать путь, железнодорожные служащие посоветовали Иголкину доехать до узловой станции Жарык, находящейся приблизительно в 450 километрах от лагеря, и пересесть в прямой плацкартный вагон до Москвы. Он прибывал на узловую станцию в составе сборного поезда по другому железнодорожному пути. Состав далее следовал через Карабас и Караганду до Транссибирской магистрали, где вагон должны были присоединить к проходящему поезду, следующему в столицу. По неведомой причине расписание нарушилось и случайный московский состав принял дополнительный вагон только на время. До самой Волги его то прицепляли, то отцепляли и подолгу держали на станциях. Путь до Москвы вопреки уверениям железнодорожных служащих, говоривших о шести днях, занял десять суток. Прибыв на станцию Жарык под вечер, недавний заключенный оформил билет и коротал ночь в ожидании своего поезда.

Одно купе московского вагона, в который должен был сесть Василий, занимали четыре лагерницы, освободившиеся из заключения. Не успели остаться позади стены тюрьмы, как в недавних узницах пробудилось стремление женщины нравиться себе и всем окружающим. До отхода поезда они успели пополнить гардероб и приобрели мыло, щетки, иголки, косметику, нитки, ножницы и другие предметы, необходимые человеку в его повседневной жизни [14] .

В вагоне подруги подшивали одежду, что-то прилаживали и примеряли, стригли и чистили ногти, причесывали короткие волосы, надевали немудреные украшения, давали друг другу советы и опять все начинали с начала. Они напоминали пташек, которые вырвались из клетки и теперь сидят и чистят перышки перед дальним полетом. Им открывалась дорога в широкий мир.

Сидящую с краю на нижней полке женщину звали Татьяной. Подруги не без основания называли ее «балерина». До ареста Татьяна училась в институте театра в Москве, а в лагере входила в состав культбригады и выступала с танцевальными номерами. Ей было 23 года. Артистка блистала яркой и вызывающей красотой. Дюма-отец, которого Иголкин превзошел в рассказе о побеге графа Монте-Кристо из замка Иф, описал бы эту женщину так:

«На ее лице выделялись большие темно-карие бархатистые глаза, обрамленные черными ресницами, и большой пухлый и чувственный рот. Меж приоткрытых алых губ блистали белые зубы. Тонкая розовая кожа была удивительно нежной и чистой. Подруги говорили, что у балерины самое красивое тело в Сверхлаге. У нее были точеные плечи, гибкий и тонкий стан, округлые бедра и стройные сильные ноги. Прелесть тела венчала неожиданная для стройной фигуры распустившаяся пышная грудь с широким овалом пигмента вокруг сосков. В жилах Татьяны текла русская кровь, но в блеске ее красоты сверкало что-то от яркой и быстротечной прелести женщин Востока. В институте театра шутили — это студентка с цыганским акцентом. Она была грациозна и изящна в движениях, но эта грация напоминала не движения кошечки, а повадки тигрицы. В облике чувствовались сила и власть. Надменное и несколько капризное выражение не смывалось с лица даже улыбкой. Она умела повелевать. Будь эта женщина королевой, у нее в услужении оказался бы не только весь двор, но и сам владыка король».

К описанию, данному Александром Дюма, можно добавить лишь прозу — Татьяна была среднего роста, ее короткие волосы не слушались гребенки и стремились подняться торчком.

Сборный поезд пришел на станцию Жарык под утро. Василий вошел в полупустой вагон, который оказался последним в составе, и продолжил свой путь домой. Купе плацкартного цельнометаллического вагона не имеет дверей. Возникающие в нем звуки расходятся по всей железной коробке вагона. До студента, расположившегося на нижней полке во втором от края купе, из середины вагона доносились оживленные женские голоса и смех. Пробыв некоторое время в нерешительности, молодой человек отправился посмотреть на говоривших. Перед купе, где находились пассажирки, Василий замедлил шаг. Совсем остановиться было неудобно, а если пройти чуть медленнее, то это дало бы несколько лишних секунд для обзора. Вдруг он остановился как вкопанный. Иголкин узнал женщину, расположившуюся у прохода, и вспомнил ее имя. Это была балерина Татьяна, выступавшая почти год назад в составе приезжей культбригады артистов-заключенных во время концерта на Медном Руднике.