Все «покаянные гласы» надписаны аббревиатурами, а небольшие разделы отмечены малоформатными инициалами. Срединная часть каждого гласа отмечена крупным красочным инициалом (как и во всем тексте) и посвящена богородице как «ходатаице» за грешников перед своим сыном.

Хотя все «покаянные гласы» написаны от первого лица, но они явно были рассчитаны на коллективное исполнение, так как трижды (л. 49 об., 172, 191 об.) в них вставлена формула «имярек»: «Спаси, господи раба своего (имярек, л. 49 об.)» Это сближает их с покаянными крестами того же времени (см. выше), где обращение в единственном числе сочетается с возможностью многим, лицам примкнуть к просьбе о прощении грехов.

Можно предполагать, что серия покаянных песнопений входила в программу «Предъсловия честнаго покаяния», долженствовавшего подготовить богомольцев к искреннему раскаянию. В надлежащем месте каждый участник хора называл в песнопении свое имя.

Общий объем всех «покаянных гласов» в Псалтири Степана — около современного нам печатного листа, т. е. около часа устного исполнения. Примерно полутора-двух часов требовало пение четырех десятков псалмов, особо выделенных крупными красочными инициалами.

Сквозь стандарты православной покаянной фразеологии, необходимые для текстов, подключенных к такой важной книге, как Псалтирь, мы можем уловить личностные элементы, которые допустимо соотнести с составителем всего этого интересного комплекса — Степаном.

Псковские диалектизмы («широта» вместо «сирота», «слежю» вместо «слезу», л. 61) говорят о том, что Степан — пскович. Приписывать такое написание писцу трудно, так как текст не переписывался, а диктовался, и в концовке прямо сказано: «понудихся проглаголати псалтир сию» (л. 198 об.), в подтверждение чего следует обратить внимание на одну несуразность в 70-м псалме (л. 92), отмеченную мною выше [243] .

Такой вовремя увиденный курьез мог получиться только в том случае, если писец «изгрубил, глаголя праздными бес?дами» и не отличил диктуемого ему текста от каких-то устных комментариев; в Псалтири нигде не может идти речь о книгах и книжности.

Степан обрисован человеком преклонных лет и обессиленным болезнями. Он слепнет, у него «омраченные очи»: «Бысть ми полудени, акы полунощи» (л. 71 об.). Обращаясь преимущественно к богородице, он говорит: «Немощенъ бо есмь… к концю житья достигша, но вари [защити — псковизм] пречистая и спаси мя, святый боже» (л. 123). В следующем «гласе»: «В?къ мой кончевается и страшный престол готовится» (л. 132). Бог «гн?въ великъ възложи на мя. Того ради и не могу възникнути к тоб?, ни руку въздети на высоту, но моляся не престаю, день [по] дне избавления прошю» (л. 72). «Нын? же бол?знью растерзаюся…» (л. 191). Возможно, что этой болезненной расслабленностью объясняется и необходимость диктовки.

Степан много путешествовал: «Всякъ путьшествовавъ гр?ховный — спасения стезя не обрьтох нигде же…» (л. 216).

Возможно, что среди всяких видов хождений были и плавания по морям, так как Степан любит морскую символику, что, разумеется, не является еще доказательством, но могло быть навеяно путешествиями в Царьград или Иерусалим:

Степан — монах, но постригся он, очевидно, сравнительно недавно:

Автор очень наивно, вполне в духе средневекового мышления, признается в том, что монашество для него не образ жизни, а лишь способ в конце грешного жизненного пути выслужить прощение и обеспечить себе после смерти место «в избран?мь твоемъ [божьем] стаде». Он просит не только о себе, но и об игумене и умерших монахах своей обители: «Господи! Покой преставльшася отца и братию нашю на месте св?тл?…» (л. 173).

Своеобразие средневековых воззрений на взаимоотношения человека и бога сказывается в том, что Степан как бы напоминает богу, что он, как и все люди, сотворен им и поэтому на божестве лежит определенная ответственность за действия всех людей. Божеством в этом случае оказывается не библейский Иегова, а Иисус Христос («…руц? твои створисты мя…», л. 71). Обращаясь к богородице, автор называет себя «тварью [творением] сына твоего» (л. 90).

По мысли Степана, Иисус Христос и богородица обязаны насильно удерживать человека от греха: