— Боже мой, как ты любишь причитать! Мы плохо начинаем, вместо того чтобы инициатива исходила от тебя, ты меня обижаешь.

— Прости, я хотел сказать…

— Да прекрати ты эти нежности. Я тебе не помешаю, всю ночь буду спать не шевелясь.

С этими словами она легла на кровать и устроилась поудобнее, слегка толкнув его три раза, а Ричард в это время сидел на кровати, прихлебывая горячий чай, и старался как можно дольше тянуть время; он был растерян и не знал, как относиться к тому, что происходит. Наконец спокойно вытянулся рядом с ней, чувствуя себя слабым, измученным и изумленным, прекрасно сознавая, как много значит присутствие этой женщины, форма ее тела, ее успокоительное тепло, ее странная белая шевелюра, неизбежные и волнующие прикосновения руки, бедра, ноги. Лусия говорила правду: она спала на спине, сложив руки на груди, величественная и безмолвная, словно средневековый рыцарь в каменном саркофаге. Ричард подумал, что в ближайшие часы не сможет сомкнуть глаз и до утра будет вдыхать незнакомый и нежный запах Лусии, однако, не успев додумать эту мысль, уснул. Вполне счастливый.

В понедельник на рассвете погода успокоилась. Ураган наконец-то унесло на океанские просторы, и снег лежал вокруг, словно покрывало из пены, приглушая звуки. Лусия лежала рядом с Ричардом в той же позе, что и накануне вечером, а Эвелин спала на другой кровати с чихуа-хуа, который свернулся калачиком на подушке. Ричард заметил, что в комнате все еще пахнет китайской едой, но это уже не досаждало ему, как раньше. Ночь прошла неспокойно, вначале из-за того, что он отвык от совместной жизни, тем более совместного сна, с женщиной, однако сон быстро настиг его, и он плавно погрузился в звездное пространство, провалившись в пустоту бесконечности. Раньше, когда он слишком много пил, он впадал в похожее состояние, но тогда это была тяжелая сонная одурь, сильно отличавшаяся от благостного покоя последних часов, проведенных в мотеле рядом с Лусией. Он посмотрел на часы в телефоне, увидел, что уже восемь утра, и удивился, как долго он спал после постыдного эпизода в туалете. Он потихоньку встал и пошел за кофе для Лусии и Эвелин; ему необходимо было пересмотреть и осмыслить события вчерашнего дня и вечера, он чувствовал внутри что-то похожее на спазм, его словно кружил вихрь новых эмоций. Он проснулся, уткнув нос в шею Лусии, его рука обнимала ее за талию, а эрекция была как у подростка. Близкое тепло этой женщины, ее спокойное дыхание, растрепанные волосы — все оказалось гораздо лучше, чем он себе представлял, и вызывало в нем смесь страстного желания и невыносимой нежности, какую испытывают к ребенку.

Он мельком вспомнил Сьюзен, с которой регулярно встречался в отеле на Манхэттене в качестве профилактического средства. Они подходили друг другу и после очередного физического удовлетворения говорили о чем угодно, кроме чувств. Они никогда не спали вместе, но, если время позволяло, шли обедать в марокканский ресторан, стараясь никому не попадаться на глаза, после чего расставались как добрые друзья. Если они случайно встречались в одном из университетских зданий, то здоровались вежливо и равнодушно, и не потому, что хотели сохранить в тайне свои отношения, а потому, что таковы были их подлинные чувства. Они относились друг к другу с уважением, но попытки влюбиться не было никогда.

Чувства, которые у него вызывала Лусия, были совсем другие, даже противоположные. С ней он ощущал себя на десятки лет моложе, время шло вспять, и ему было восемнадцать. Он считал, что неуязвим, и вдруг оказалось, что он, совсем как молодой парень, — жертва гормонов. Если бы она догадалась, то беспощадно высмеяла бы его. Впервые за двадцать пять лет он провел благословенные ночные часы так близко к кому-то, дыша в унисон. Было так просто спать рядом с ней, и таким сложным оказалось то, что чувствует он сейчас: смесь счастья и ужаса, стремления ускорить события и поскорее сбежать, а еще, ко всему прочему, это невыносимое желание.

Чистое безумие, решил он. Хотелось поговорить с ней, прояснить ситуацию, узнать, чувствует ли она то же самое, но он решил не торопить события, это может испугать ее и все разрушить. Кроме того, в присутствии Эвелин возможности поговорить все равно не было. Нужно подождать, но ожидание как раз и было для него невозможно; быть может, уже завтра они будут не вместе, и момент, когда он должен ей сказать то, что должен, будет упущен. Если же он все-таки решится, то скажет все как есть, без предисловий, что он любит ее, что предыдущей ночью ему хотелось обнять ее и больше не отпускать. Знать бы, что думает она, тогда он смог бы ей открыться. Но что он может ей предложить? На своих плечах он тащил огромный жизненный багаж; в его возрасте так у всех, но его багаж весил, как гранитная глыба.

Он еще раз посмотрел на нее спящую. Она была похожа на маленькую девочку и не почувствовала, что он уже встал, как это бывает у старой пары, которая делит постель многие годы. Он хотел разбудить ее поцелуем, сказать, что открыл в себе новые возможности, поведать о том, что его наполняет, предложить ей жить в его доме, чтобы она заняла всю его жизнь, до самого последнего уголка своей ироничной и властной любовью. Никогда он не был так уверен в своих чувствах. Если Лусия полюбит его, подумал он, это будет чудо. Он спрашивал себя, чего он ждал, прежде чем понять: то, что он чувствует, и есть любовь, и она заставляет колотиться его сердце, наполняет каждую клеточку его существа — о чем он только думал раньше? Он потерял четыре месяца как законченный придурок. Этот любовный вихрь не мог образоваться за мгновение, он рос в его сознании начиная с сентября, когда она только приехала. У него щемило в груди, как будто там была сладостная рана. Благословенна будь Эвелин Ортега, подумал он, благодаря тебе произошло это чудо. То, что он чувствовал, было именно чудо, по-другому не скажешь.

Он открыл дверь; ему хотелось, чтобы свежий воздух успокоил его, ему не хватало кислорода, он задыхался от нахлынувшей на него лавины чувств, неожиданной и неудержимой. Однако Ричард не смог сделать ни шагу, поскольку прямо у дверей стоял огромный лось. От неожиданности он отступил, громко вскрикнув, и разбудил Лусию и Эвелин. Лося это не испугало, он наклонил голову, пытаясь просунуть ее в комнату, но ему мешали мощные ветвистые рога. Эвелин замерла от ужаса, она никогда не видела таких чудовищ, а Лусия судорожно искала телефон, чтобы сделать фото. Возможно, лось все-таки пробрался бы в комнату, если бы не Марсело, который взял на себя решение проблемы и хрипло залаял, как настоящий сторожевой пес. Лось попятился, сотрясая до основания деревянный домик, после чего удалился рысью под грозный лай и хор нервных смешков обитателей комнаты.

Вспотев от выброса адреналина, Ричард объявил, что сходит за кофе, пока дамы будут одеваться, но уйти далеко ему не удалось. В нескольких шагах от двери лось оставил огромную кучу свежего навоза — килограмма два, не меньше, мягких комьев, — в которую Ричард и погрузил ногу по щиколотку. Он выругался и допрыгал на одной ноге до ресепшена, где, по счастью, было окошко, выходившее на парковку, и попросил шланг, чтобы отмыться. Он так старался не привлекать внимания, чтобы никто не запомнил их в их рискованном странствии, а наглый зверь свел на нет все предосторожности. Нет ничего более запоминающегося, чем какой-то идиот, перепачканный в навозе, заключил Ричард. Плохая примета на оставшийся путь. Или, наоборот, хорошая? Ничего плохого не может случиться, решил он, я защищен нахлынувшей на меня ребяческой влюбленностью. И он засмеялся, потому что, если бы ему не открылась любовь, расцветившая мир пылающими красками, он посчитал бы себя жертвой чьих-то злых чар. Вдобавок к несчастной Кэтрин Браун на него наслали плохую погоду, блох, отравленную еду, язву желудка, понос и кучу лосиного дерьма.