Шрифт:
Анисимов открыл глаза.
Нет! Он видел...
Он лежал в знакомой больничной палате, ее называют в госпитале особой. Около него Аэлита... его Аэлита. И это главное! Все остальное второстепенно! К ней склонился Танага, он его узнает! Все привычно. Сейчас войдет со своей почтительной свитой профессор Шварценберг, важный и надутый как индюк. Так прозвал его неистощимый Мишель. Но как он будет смеяться, если ему рассказать о его мнимой смерти в чужом сне!
– Николай Алексеевич, родной, закройте глаза. Вам еще рано. Постарайтесь уснуть.
– Уснуть? И снова видеть продолжение фантастического сна? Нет! Я должен и вам, и Мишелю, и Шульцу - всем рассказать, что увидел... Это весьма поучительно. Представьте себе (как вы любите говорить) оживший проект! Мне приснилось, что я вместе с энтузиастами осуществляю наш замысел. Честное слово!
– И он рассмеялся.
У Аэлиты полились слезы из глаз. Видеть перед собой бессилие титана, каким ей представлялся всегда Анисимов.
Это было выше ее сил.
– Вы прилетели?
– спросил Анисимов, отыскивая руку Аэлиты.
– Да. Прилетела, - пролепетала Аэлита, вспоминая космос.
– Как хорошо. Теперь мы не расстанемся.
– Никогда, Николай Алексеевич! Теперь - никогда!
– Ну вот. А я во сне видел невесть что. Будто вы и впрямь марсианка и отец у вас гуманоид. И будто мы расстались навсегда.
– Это было бы ужасно, Николай Алексеевич. Я не смогла бы! Честное слово!
– Узнаю вас, узнаю, родная. Как хорошо, что вы здесь. Но почему Мишель так храпит? Раньше этого с ним не бывало.
– Это... это...
– Аэлита не смогла выговорить, что рядом с Анисимовым в богатырском сне спит Спартак, подледный Антей, как назвала его Тамара. Его поместили сюда, к командору, потому что судовой лазарет был переполнен пострадавшими при обвале.
– Я вас должна обрадовать, Николай Алексеевич, ведь никто не погиб. Так счастливо все обернулось, - нашлась Аэлита.
– Никто? И даже бразильский профессор? Значит, все это обычные больничные слухи. Вы обрадовали меня, девочка. Когда я поднимусь, то непременно расцелую вас.
– А я-то как вас расцелую, когда вы встанете, Николай Алексеевич.
– Ну, если все так радостно, моя девочка, то хочу взять с вас слово.
– Какое слово, Николай Алексеевич?
– Вы не боитесь моей дряхлости?
– Да что вы, смеетесь? Вы полны сил и надежд!
– Да, да, надежд! И мы хотели назвать наш подледный город Городом Надежды. Но у меня есть еще одна надежда.
– Николай Алексеевич, знайте, я на все, на все согласна, но сейчас вы должны уснуть.
– Не раньше, чем вы скажете, на что вы согласны.
Аэлита наклонилась к самому уху Анисимова и прошептала так, что только он один мог слышать:
– Стать вашей женой.
– Спасибо, родная. Вот теперь я спокойно усну, несмотря на храп Мишеля.
И Анисимов снова забылся.
Заглянул выходивший доктор Танага:
– О чем он говорил, Аэри-тян?
– О-о! О счастье, милый доктор, - улыбнулась ему в ответ Аэлита.
– О счастье?
– озабоченно нахмурился врач.
– Это хорошо.
И они замолчали. Оба знали, что еще ничего не известно: вернутся ли к академику память, здоровье и его способности?
Но Аэлита твердо решила, что, как бы ни повернулось дело, она останется с Николаем Алексеевичем навсегда. Ведь "Любить - значит жить жизнью того, кого любишь"! Она шепнула эти слова засыпающему Анисимову. Он ответил слабой улыбкой и ровно задышал. И своим выздоровлением он докажет всему миру правоту доктора Танаги, решившего, что он достиг всего лишь среднего возраста мужчины. Да! Мужчины!.. И Аэлита покраснела... хотя никто не мог услышать этих ее мыслей.
Глава седьмая
ПРОЗРЕНИЕ
В маленькой палате судового лазарета смолк богатырский храп. Спартак отоспался. Ему хватило двадцати шести часов непробудного сна. Тамара нервничала и все настаивала, чтобы доктор Танага спас его от гибели, привел бы в чувство.
Низенький японец улыбался, обнажая редкие зубы, и говорил:
– Поверьте, Тома-тян, извините, но нет ничего более ласкающего слух врача, чем храп спящего больного.
– Больного? Вот видите, вы сами так сказали!
– Больной - это тот, кто лежит на койке в судовом лазарете.