Птица все свистела. Может быть, она не умела летать, может быть, природа научила ее только петь?

Леван засвистел, как бы перекликаясь с птицей. Два голоса — человечий и птичий — столкнулись в гулком лесном куполе, столкнулись и рассыпались на множество мелких блестящих осколков, как будто оба были из хрусталя.

— Здесь до весны лежит снег… Здесь тихо-тихо, — говорила Мари, — и морс молчит, только поезда ходит. — Затем добавила едва слышно: — Меня вызывали на заседание месткома.

— Ну и сказала бы там обо всем!

— О чем? О том, что ревет морс и ходят поезда? Нет… я стояла и плакала…

Обратно они возвращались узкой тропинкой. По земле стелился сухой мох. Здесь уже не было слышно птичьего свиста. Стояла такая тишина, будто на всем свете нет ничего, кроме этого леса и этой тишины.

— О чем ты думаешь? — спросила Мари.

— Ни о чем.

— Какая я дурочка, верно? — проговорила Мари. — Чего только не наговорю.

Потом они снова услышали голос той птицы, но уже издалека.

— Остановить? — спросил Гиги.

— Как хочешь.

Оказывается, все это время он разговаривал с Гиги. Думал совсем о другом и все-таки разговаривал. Поразительно.

Леван оглядел комнату. Магнитофон принесли, и танцы были в разгаре. Элисо танцевала с Никой. Приблизившись к мужу, Элисо окликнула его:

— Леван! — Леван понял, что это было предупреждением.

«Опомнись, — говорила она взглядом, — что это с тобой?»

— Что ты делаешь? — Элисо улыбалась.

— Да вот, играю, — ответил Леван и смущенно улыбнулся, вдруг почувствовав неловкость, оттого что сидел на полу и смотрел на танцующих снизу.

— Он играет, — проговорила Элисо, удаляясь в танце.

— Сейчас придет папа, и мне влетит, — сказал Гиги. Он уже считал Левана своим.

— Не бойся, — сказал Леван.

— Я не боюсь. А хочешь, я покажу тебе мою «Спидолу»?

— Покажи.

— Сейчас покажу, не уходи, — сказал Гиги и испытующе посмотрел на Левана.

Было видно, что взрослым он не особенно доверял.

— Я не уйду.

Гиги убежал.

«Все меняется, — думал Леван, — быстро меняется. Была война, мы в школе сидели по пять человек за партой. Однажды наша учительница французского языка на уроке потеряла сознание от голода. А мы вот живем и пытаемся чем-нибудь заполнить пустоту. Говорят, всему свое время, но у нас не было этого времени».

Гиги принес «Спидолу»:

— Вот! — Он включил «Спидолу» и передал Левану. — Только тихо, а не то они меня убьют. — Гиги махнул рукой в сторону сестры.

Мзия была занята магнитофоном.

Леван поднес транзистор к уху, но кроме хрипа ничего не услышал.

— Не гаси, — сказал он, — пусть горит…

— Ты же так не уснешь…

— А мне спать не хочется.

Он был уже раздет, сидел на кровати и курил сигарету. Упираясь локтями в колени, он прятал сигарету в ладонях, словно находился на ветру, а не в комнате. Вид у него был утомленный.

Мари включила утюг, принесла из кухни белье и разложила на столе.

— Тебе тоже не спится? — спросил он так тихо, будто не хотел, чтоб она услышала.

Мари не ответила, придвинула к себе стул и села. Немного помолчав, она проговорила:

— Ревет…

Он поднял голову:

— Что ты сказала?

— Ничего…

Он привстал.

— Где пепельница?

— На окне, я сейчас принесу.

— Не надо.

Он прошел к окну, затушил сигарету, а затем паял в руки пепельницу — большую белую ракушку, и стал ее разглядывать.

Разглядывал он ее долго, а затем вдруг перевернул, высыпав окурок и пепел на пол. Он поднес ракушку к уху и прислушался.

Лицо его постепенно изменилось, в уголках губ мелькнуло что-то похожее на улыбку. Затем он положил ракушку на подоконник, подобрал окурок и аккуратно положил его обратно. Он был высокого роста, сухощавый и жилистый, а в трусах казался еще более высоким и крупным.

— Мито…

Нет, женщина не позвала его, а просто произнесла его имя вслух. Он это почувствовал и потому не обернулся к ней. Он продолжал смотреть в окно, но вряд ли что-нибудь видел.

— Я погашу свет, — сказала Мари.