Они остались одни в домике. Осик вежливо предложил Анаит Георгиевне сесть, следя за тем, как меняются очертания ее пышных бедер, с каким достоинством она откидывается и как они любят друг друга, эти ее боязливые, стоящие рядом ножки… «Ее тело, такое лживое и такое подлинное, такое фальшивое в разговоре и такое правдивое внутри, в раздумьях о кровном. И как проста его формула, сумасшедший доктор…» Осик окреп, тело его налилось силой, от своей силы и понятливости ему хотелось вопить, метаться, но он весь подтянулся и напрягся…

— Куда тебе нужно, мадам?.. — не давая ей раскрыть рта, спросил Осик.

Его «тыканье» застало ее врасплох: то, что она увидела за эти два дня, не обещало особой вежливости, но она ждала иного от этого юноши с тонким лицом и мягкой наружностью. И удивительным образом это сочетание породило совсем другое, то, чего прежде Анаит Георгиевна не испытывала: кровь ее закипела, оболочка внешней благопристойности спала с нее.

— Не для себя прошу…

Осик опять не дал ей окончить фразу:

— Для любовника?..

Анаит Георгиевна хотела вскочить с места и уйти, но все это отдалось в ней таким потрясением, что в глазах ее появилось что-то дикое и воинственное.

— Для мужа, господин… — проговорила Анаит Георгиевна и, чтоб как-то овладеть собой, положила на стол сверток с деньгами.

Осик взял сверток и подошел к Анаит Георгиевне, положил сверток прямо перед ней и слегка коснулся ее волос, отчего она оробела, — какими нелепыми показались ей и этот сверток, и их приезд, и вообще все: революция и гражданская война, анархисты, большевики, Красноводск, «форд», Мариамик, ее муж, все, что нарушило обычный ход жизни. Ей хотелось встать и уйти, только бы уйти, убежать отсюда…

— Фамилия? — спросил Осик. И Анаит Георгиевна немного успокоилась.

— Бейбутян… Арсен…

— Не большевик ли?..

— Нет… — Анаит Георгиевна испугалась.

Осик улыбнулся, внимательно взглянул в глаза Анаит Георгиевне.

— Нет ни большевиков, ни меньшевиков, есть только хорошие люди и плохие люди…

Куда девались все прелести Анаит Тарханян, куда пропал ее блеск, у нее осталось только робкое согласие.

Осик открыл ящик стола и пробежал глазами свои списки. Этой фамилии не было среди имен комиссаров, и вообще Бейбутяна не было в списках. Он, наверное, числился среди беженцев — той трухи, которая остается после отлива.

— Он комиссар, мадам… — сказал Осик. — А комиссаров не любят ни турки, ни англичане, ни мусаватисты, ни дашнаки, ни эсеры. Только ты их любишь, раз добралась до этих мест, — неизвестно почему Осик опять посмотрел на ноги Анаит Георгиевны — то ли хотел определить, как она дошла этими маленькими ножками, то ли хотел перевести разговор в другое русло…

— Откуда ты приехала?

— Из Еревана, — сказала Анаит Георгиевна, и внезапно ей захотелось рассказать, как ее любят в Ереване, сколько там у нее знакомых, а сам Ереван скроен по ней, как футляр по виолончели.

— Из Еревана? — Осик удивился. — Ты подумай… А ко мне никто не приезжает… Далеко, мадам, трудно… И не бабье это дело…

Это грубое слово «бабье», и этот гладкий, ухоженный юноша в черной блузе… Тут было неожиданное противоречие, порядок вещей был нарушен, а от этого — и ее роль и возможности… За несколько минут этой встречи время как будто само разрушило себя, минута восстала против минуты, мгновение — против мгновения…

— Значит, ты прошла такой путь, чтоб освободить мужа… Или у тебя другие намерения?..

Анаит Георгиевна узнала иное обличье страха. Она вспомнила влажность губ ереванского прокурора, целовавшего ей руки, она никогда не предполагала, что работники суда имеют такую власть и могут ввергнуть человека в такой кошмар.

— Может, ты ехала с партийным поручением? — продолжал Осик.

— Нет, — растерянно проговорила Анаит Георгиевна. — Какой из Арсена партиец… Он играет в бильярд…

— А может, ты здесь для спекуляции валютой?

Неизвестно почему, это еще сильнее подействовало на Анаит Георгиевну.

— Нет, — вскрикнула она, и этот крик был последним остатком ее смелости. — Это муж моей сестры!.. Ее муж… Они любят друг друга… Сестра любит его, понимаете?.. Она там, на улице…

— Врешь ты, баба… — лениво сказал Осик, и лицо его изменилось. Анаит удивилась — лицо начальника караула перестало быть гладким. — Рассказывай эти штучки старым девам в театральном буфете, пусть едят вместе с конфетами.

Анаит Георгиевна даже улыбнулась — театр, буфет… Это были вещи, далекие от Красноводска, и в устах Осика внушали надежду, что еще можно найти избавление…