Шрифт:
И снова затосковало сердце Мисака.
Долго шагали они по снегу. Сын смотрел на ноги отца, отец — на ноги сына.
— Пойдем к нам… — сказал Аво, но, заметив в глазах отца колебание, сразу же согласился с ним: — Правда, комнаты у нас пока нет… Живем у свояченицы. Но скоро получим.
Потом Аво сказал:
— Зря ты приехал, отец. Не вернусь я домой. Поздно…
Мисак не хотел говорить об этом. Он был один на один со своим горем, а сын казался ему таким счастливым.
— А я вернусь, — пробормотал Мисак.
— Ну, конечно, — улыбнулся Аво, — что же еще ты должен делать…
И Аво почувствовал облегчение при мысли, что все разрешилось так легко.
— Кем ты сейчас работаешь? Опять униформистом? — после долгого молчания спросил Мисак.
— Нет, что ты!.. У меня собственный номер! — оживился Аво. А Мисаку показалось, что оживление это наигранное.
Аво вытащил из кармана вчетверо сложенную афишу, раскрыл ее, отошел от отца, вытянул ее в руках, как матадор… На фоне снега афиша казалась еще более яркой.
«2-Авогадро-2» — было написано на ней.
И Мисак подумал о том, что он сам создал эту афишу еще в те дни, когда выбирал своему сыну имя, и мысль эта была для него как открытие.
Это был небольшой летний клуб — плохо отапливаемая деревянная постройка барачного типа.
Возле сцены сидел небольшой духовой оркестр, игравший невпопад, сбивчиво.
В зале было мало народу, и Мисак уселся в первом ряду. Зрители были в пальто, и Мисак испытывал чувство неловкости, когда на сцене появились полуголые артисты. Как только они заканчивали номер, парень, стоявший в углу, накидывал им на плечи пальто.
Наконец появились Авогадро и его жена. На полуобнаженном теле Аво была одежда, украшенная цветным стеклярусом, и он весь сверкал, переливался. Жена его была худощава и мускулиста, как мужчина. Лет ей было сорок пять.
Аво установил у себя на лбу стул. Жена ловко вскочила ему на плечи, села на стул, Аво стал ходить по сцене. Голова его вошла в плечи, жилы вздулись, напряглись…
Мисак возвращался домой.
Какой увидит он дверь своего дома — опять накрест заколоченной? Неужели за эти два месяца опять разбрелась его семья?
Эта мысль подгоняла Мисака… Снова собрать их всех, снова лелеять их, заботиться о них — иного выхода не было. Поставить всех на ноги, чтобы жили они, чтобы было у них потомство…
На вокзале играла музыка. Встречали какую-то делегацию. С трудом выбравшись из толпы, Мисак направился домой. На улице, в киоске, купил туфли для Билика, брючки для Самвела и еще много всякой всячины.
Мисак дошел до площади, вымощенной булыжником, огляделся. Защемило сердце. Много мыслей пронеслось в голове.
Он шагал по площади, и от нетерпения ноги его подгибались. И сердце захлестывалось радостью. Оттого, что снова он идет к своей семьей. И от радости дрожали руки, и какая-то очень странная тоска поднималась от сердца к горлу.
Мисак смотрел на окна, взглядом искал знакомых, чтобы поздороваться.
— Мисак? — услышал он вдруг за спиной.
Обернулся…
— Аджан?.. — еле вымолвил Мисак.
Удивленный, влюбленный, растерянный турист
Бетонированная полоса. Ту-104. Взлет. Самолет взмывает вверх. На крыльях — солнце, а внутри — люди. Одно из ста мест мое. Об этом свидетельствует находящийся у меня в кармане билет величиной с носовой платок, на котором написана моя фамилия.
Блаженно откидываюсь на кресле, оглядываю салон, смотрю вниз, на землю. Я горд, что и у меня есть место в этом замечательном самолете выше облаков, у самой кромки солнца, и еще есть место там, внизу…
На этом маленьком шарике, от которого я попробовал ненадолго оторваться, есть краешек каменистой земли, которая была моей еще до моего рождения, моей останется и после смерти, Вернуть билет на этот краешек невозможно, бессмысленно… Оттуда меня подняли и везут показать Восток. Я всегда могу выйти, осмотреться вокруг, поглядеть на других и вернуться.
Бетонированная полоса. Самолет идет на посадку. Ташкент. Гостиница из бетона и стекла. В гостинице нет мест. Чемоданы. Носильщики, Экспрессы. Бездомные, вернее, безгостиничные гости.
Рядом с гостиницей строится новое здание.
Швейцар, узбек с наивосточнейшими усами и в наиевропейской классической униформе швейцара, утешает:
— В будущем году достроят… это гостиница… Милости просим…
Я счастлив. Меня всегда радует завтра.
Наверху синее, тысячелетнее, древнее-предревнее небо, под ним — тысячелетняя, древняя-предревняя земля. На ней двое…