Кочоиа придвинулся к старику:

— Ленин его зовут. Только смотри, никому не проговорись, дед Зосиме.

— А ты откуда это знаешь, парень?

— Беглар Букиа сказал моему дяде.

— Беглару нельзя верить. Он настоящий большевик. Видишь, какое опасное дело затеял.

— Ленин тоже большевик, большевик бедняков всего мира.

— И ты думаешь, мальчик, он видит наши беды?

— Видит, дед Зосиме. Он скоро и нам поможет.

— Ну, и кто он родом, этот человек, из каких мест?

— Из Москвы. Русский.

— Эх, хе, хе! Что русскому беды грузина? Чужая беда никого не трогает.

— Нет, Ленин не такой, дед Зосиме. Он всем бедным хочет помочь, и он нас не оставит в беде, дедушка Зосиме. Вот увидишь, не оставит.

Учитель и Беглар все еще стояли лицом к лицу. Паромщик Бахва пристроился за спиной Шалвы. Чуть поодаль от Беглара стояли Иванэ, Нестор, Коста, Петре, Гаху и другие. Солнце светило учителю прямо в лицо, он то и дело жмурился, но глаз от Беглара не отводил.

Крестьяне не отрывали глаз от Беглара и Шалвы.

— Нет, Шалва, мы с тобой не можем встать на один путь, не может впрячься в одно ярмо, — сказал Беглар.

— Почему? Мы все тянем одно ярмо… Только ты слишком торопишься, Беглар.

— Да, тороплюсь, тороплюсь сбросить ярмо. Вставай — гляди на беду, садись — гляди на веселье.

— Не к месту эта пословица, Беглар.

— Вовремя посеявший, вовремя и пожнет, Шалва.

— Иногда лучше вовремя упасть, Беглар, иногда — вовремя бежать. Всему свое время.

— От нашего дела мы не убежим, — решительно сказал Беглар, давая понять, что хочет закончить на этом бесполезный спор.

Шалва обошел Беглара и направился к крестьянам.

Сейчас лицом к лицу остались Беглар и Бахва. Беглар не предполагал, что учитель и Бахва единомышленники, и потому немало удивился, когда паромщик сказал ему с укором:

— Время не канавка, его не перепрыгнешь, Беглар, Взять хотя бы мой паром: если река поднялась, я в мгновение ока переправлю тебя на тот берег. Ну, а если вода мелкая, приходится плыть дольше. Обернись, Беглар: народ на том берегу, а вас горстка. Недаром говорят: один человек поднял икону, да не мог поставить назад. Поверь Шалве.

— У Шалвы свой ум, у меня свой.

— Ум есть у всех, но некоторые его применяют с пользой, другие же и себе и людям во вред. За Шалвой весь народ, разве тебе это не понятно?

— Так ведь и они скоро перейдут на мою сторону.

— Возможно, и перейдут. Но правильно сказал тебе Шалва, что для всего нужно время. Ум проявляется в деле, Беглар. Одумайся, пока не поздно.

— Пойди-ка лучше погляди за своим паромом, — огрызнулся Беглар и повернулся к крестьянам: — Ну, что рты разинули?

Крестьяне промолчали. Они ждали, что скажет учитель. А Беглар уже знал, что скажет Шалва, и не хотел больше ждать. Он вырвал из рук Иванэ бич и, замахнувшись на буйволов, крикнул:

— Вперед, Иванэ! Вперед! Мы должны сегодня же вспахать эту землю. Сегодня же!

— Постой, Беглар, — глухо сказал Иванэ. — Сердце мое чует, Беглар, что нам грозит опасность.

— Однако ты не из храбрых.

— Малые дети у меня, Беглар.

Инда вздохнула с облегчением и заслонила отца:

— Не хотим мы чужой земли, дядюшка Беглар, оставь нас в покое. Нет, не хотим чужой, чтоб она сгорела, чтоб она провалилась, чтоб ее море поглотило, — она отобрала у Беглара бич и выгнала буйволов из борозды. — Пойдем отсюда, отец, нечего нам тут делать!

Она была очень хороша в эти минуты, девятнадцатилетняя Инда. И хотя по щекам ее, не задерживаясь на гладкой, упругой коже, текли слезы, действовала девушка решительно и твердо.

Беглар понимал, что, выгоняя своих буйволов из борозды, Инда может помешать тому, на что он и крестьяне решились после долгих и мучительных раздумий. Не надо было брать в поле эту девчонку, не надо было, — подумал Беглар, но рассердиться на Инду так и не смог.

Земля, которую Беглар и его товарищи так и не успели еще поднять, лежала у их ног. Там, где ее успели вспахать, она была влажной, черной, как уголь, и дразняще поблескивала под солнцем. Но крестьяне, которые полчаса тому назад уже считали ее своей, теперь смотрели на нее так враждебно, словно земля эта сама была виновата в том, что она чужая, что без крови ее никто не уступит.

По дороге Сенаки — Зугдиди шел отряд народной гвардии. Впереди его гарцевал на капризном скакуне капитан Вахтанг Глонти. И хотя посторонней публики вокруг не было, капитану все время хотелось выглядеть как можно красивее. В какой-то мере это ему удавалось: надвинутая на самые брови папаха из золотистого каракуля, лихо закрученные усы, сабля в отделанных серебром ножнах, наган в новенькой кобуре, похрустывающая новая портупея на новом, короткополом, коричневого цвета бушлате, руки в новых кожаных перчатках — одна рука натягивала поводья, другая — левая, изогнутая кренделем, — упиралась в бок… и все это завершалось самодовольной, нагловатой улыбкой на губах.