Шрифт:
— Мушни!
Не было больше Мушни. Гванца удивлялась, что смотрела на него издалека, не оплакивала его, упав перед ним на колени.
Она даже не испытывала горести. Она слышала, как с тяжким скрипом открылись крепостные ворота, слышала гулкий перестук конских копыт.
— Ушли, — сказала Гванца, когда наступила тишина и она осталась одна. Ее рассудок и сердце были с Уча, с его войском. "Прорвут ли осаду?" — думала она, глядя на Мушни.
К залу кто-то приближался медленным шагом. Гванца прислушалась. Кто-то не шел, а волочился по коридору, тяжело, надсадно дыша. Человек передвигался, держась за стену.
Гванца, не отрываясь, глядела на дверь. Вот она медленно приоткрылась и в зал вошел Аквсентий. Он был похож на привидение. Мокрый с головы до ног, в разорванной одежде, с разбитым, посиневшим лицом и мутным взглядом, он направился прямо к телу Мушни.
— Мушни!.. Я искал тебя там, сын мой. — Он упал на колени и тронул руку Мушни. — Богу мало было того, что отнял у меня Дуту… И тебя… и тебя больше нет… Уж лучше бы душу твоего дядьки прибрал к себе господь!
Он умолк, и теперь тишину нарушало лишь потрескивание горящей лучины.
— Лазутчики донесли туркам, — заговорил он снова, словно мертвый Мушни мог его услышать. — Искандер-Али отозвал войско. Они сняли осаду с крепости и направились в Зугдиди… Уча сердцем почуял, когда он вышел из крепости, турки уже ушли… — Он снова передохнул, ласково поглаживая руку Мушни. — Все поле облазил я в тщетной надежде отыскать тебя… Потерял я, несчастный, моего Дуту, не застал тебя, сынок, горе твоему Аквсентию!
Он разрыдался. Он не успел оплакать Дуту и теперь оплакивал обоих: сына и воспитанника.
У Гванцы задрожали губы.
— Это я убила Мушни! — вдруг воскликнула она и залилась слезами.
Аквсентий только теперь увидел девушку, стоявшую в слезах по другую сторону тела.
— Кто ты, девочка?!
— Это я убила Мушни.
— Что ты говоришь, дочка?!
— Я, я… убила!.. — Слезы душили ее, она схватилась руками за горло. — Я подстрекнула Уча! — произнесла она почти шепотом и умолкла.
Теперь Аквсентий не отрывал от девушки глаз.
Лучина погасла, в зале воцарилась темнота. Аквсентий слышал в темноте тихий плач девушки.
Наконец свет утренней зари начал медленно растекаться по залу, по его холодным темно-серым стенам, по затоптанному полу. Луч упал и на тело Мушни, на его немое, застывшее лицо с какой-то странной вопросительной улыбкой, которая никогда не дождется ответа.
Гванца и Аквсентий переглянулись в чаянии постигнуть вместе смысл этой загадочной улыбки и, словно в ответ, услыхали, как далеко-далеко загудел монастырский колокол, тотчас же подхваченный со всех сторон звоном больших и малых колоколов.
Перевод Юрий Нагибина и С.Серебрякова
РАДОСТЬ ОДНОЙ НОЧИ
— Я же сказала тебе, не смей приходить, Мурза!
— Сколько ночей провел я в мыслях о тебе, Таси!
— Что ты, Мурза!
— Сколько ночей провел я без сна под этим навесом, ожидая тебя, Таси!
— Не говори мне этого, Мурза!
— Я стоял здесь и слушал твое дыхание, Таси.
— Зачем ты делал это, Мурза?
— Из любви к тебе, Таси.
— А если проснется отец, что я стану делать, Мурза?
— Прикрой дверь, Таси.
— Тише, у отца слух, как у зайца, Мурза!
— Осторожно прикрой, Таси!
— Все же, что привело тебя сюда в эту полночь, Мурза?
— С той минуты, как я увидел тебя, нет для меня ни ночи, ни дня, Таси.
— С каких пор это длится, Мурза?
— Целый век, Таси.
— Куда же ты смотрел до сих пор, Мурза?
— Я и сам не знаю, Таси.
— Мурза!
— Прикрой дверь, чтобы не скрипнула, Таси.
— Не бойся, Мурза.
— Таси!
— Все-таки ты не должен был приходить в полночь, Мурза.
— Ведь и ты вскормлена материнской грудью, Таси!
— Ну и что, Мурза?
— И я вскормлен материнской грудью, Таси.
— Ну и что же, Мурза?
— Я тоже человек, Таси.
— Ну и что же, Мурза?
— Пожалей меня, Таси.
— Я жалею, Мурза.
— Станем вот сюда, к забору, Таси!
— Нет, пойдем под платан, Мурза.
— Хорошо, пойдем под платан, Таси.