— Подумаешь, большое дело! — воскликнула Дали и толкнула Гау.

Гау упал и стукнулся лбом о большой камень. Дали даже не взглянула на него. Она сама встала около шапки, заложила за спину руки, отставила ногу и уже готова была нагнуться, когда Мзиса вне себя от гнева ступила на шапку.

— Эй, ты, — крикнула Мзиса, — сейчас же убирайся отсюда!

— Посмотрите-ка на эту свиную вошь, — с усмешкой отозвалась Дали.

— Убирайся, или я раскатаю тебя, как войлок для бурки!

Девочки набросились друг на друга и покатились по земле. Они били, царапали, щипали одна другую, как хищные птицы. Мзиса явно одолевала, и потому ребята не вмешивались в их драку. Внезапно Дали схватила в руку камень и снизу ударила Мзису в лицо.

— Получай! — она вскочила и дала Мзисе пинка.

Все в молчании ждали, что сделает Гау. И хотя Гау совсем ошалел от сильного ушиба о камень, он все же поднялся и подошел к Дали. На лице его была такая ярость, что даже эта отчаянная девчонка в страхе застыла, не отрывая глаз от его сжатых кулаков, каждый из которых казался ей сейчас величиной с кузнечный молот. В этот момент между ними встала Мзиса с окровавленным, распухшим лицом, взяла Гау за руки и заставила его разжать кулаки.

— Гау… — произнесла она с трудом, ее рот был в крови. — Мы помиримся… — Она повернулась к Дали. — Ведь помиримся?

Воспоминание исчезло, но Мзиса по-прежнему стояла перед Гау. Он решил забыть о Циру, думать только о Мзисе и работать, работать, чтобы поскорее вернуться домой. И тут ему невольно вспомнилось: "Не нужны тебе больше ни быки, ни корова, слышишь, Гау… Считай себя свободным… Только бы ты был счастлив!.." Нет, нет, он будет думать только о Мзисе и работать. И когда Циру пришло время возвращаться, он вошел в виноградник и спрятался там. "Не покажусь ей ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, а потом у меня это пройдет". Он уселся на землю и стал скручивать цигарку. Вокруг стрекотали кузнечики, засевшие в нагретой солнцем траве. Гау стукнул рукой по земле, чтобы напугать их. На мгновение они примолкли, а затем застрекотали еще громче. Гау казалось, что вся деревня, весь виноградник стрекочат, верещат, насмехаясь над тем, что он спрятался. И вдруг он увидел сквозь виноградные листья обнаженные голени девушки и подол ее платья. Это была Циру. Она стояла на дороге и глядела через забор.

— Гау! — послышался ее голос.

Не получая ответа, она подошла вплотную к забору и заглянула в виноградник.

— Гау!

Она смотрела на топор и пояс с кинжалом, оставленные Гау. В это время на дороге послышался звук чьих-то шагов. Циру повернулась и быстро ушла. Оставшись один, Гау понял, что без Циру для него нет и не будет жизни. Ему стало безразлично все, что связывало его с Мзисой, он не колебался больше, не пытался отгонять мысли о Циру. Так провел он несколько дней, то прячась от Циру и снова возвращаясь мыслью к Мзисе, то сам идя навстречу Циру, не в силах ждать ее прихода. Циру угадывала эту странную двойственность в его поведении, она настораживала ее, лишала покоя…

Каждая встреча с Циру напоминала Гау о его долге перед Мзисой, и однажды он резко сказал девушке, что больше не придет к той заводи на реке, где они каждый вечер встречались. Циру не удивилась: она как будто ждала этого.

Гау действительно не пришел ни на следующий день, ни на третий, и Циру, не имея никакого повода навестить его на работе, принесла ему полдник. А Гау убежал от нее…

Циру долго сидела одна, не сводя глаз с виноградника. Потом завернула в платок полдник и ушла домой.

Когда Гау вышел из виноградника, где он хоронился от Циру, девушки уже не было на месте. Он сам не мог сказать, как случилось, что он направился к домику Циру. Дверь в ее комнату была полуоткрыта, и в освещенной солнцем половине он сразу же увидел Циру. Она стояла на коленях на застланной ковром тахте лицом к иконе и молилась. Ее печальное, залитое слезами лицо показалось Гау еще прекраснее, чем прежде. И как только повернулся у него язык сказать ей: уходи! А Циру, обратившись к иконе, шептала:

— Если бы ты хоть немного любил меня, Гау… Мне и этого достаточно… Мне достаточно и того, что я люблю тебя… Позволь мне это, и я больше ничего не хочу от тебя, Гау… Скажи ему, святая Мария, пусть он позволит мне любить его… Больше я ни о чем тебя не прошу, пусть только позволит любить его, пресвятая Мария…

Гау хотел войти и сказать Циру, что он был не в своем уме, когда убежал от нее, но на пороге встала Мзиса с окровавленным, распухшим лицом, с обращенным на него взглядом, полным мольбы.

…Измученный внутренней борьбой и работой, Гау лежал на бурке под платаном и спал мертвым сном. Циру, хоронясь за стволом платана, долго смотрела на его озаренное луной лицо. Затем подошла и присела у его изголовья. Ее колени коснулись лица Гау, но он не пошевелился. Циру осторожно тронула рукой его руку, веки Гау затрепетали.

— Это я, Гау, — тихо проговорила девушка нежным, печальным голосом.

Гау открыл глаза, присел, взглянул на измученное, заплаканное лицо.

— Почему ты нанялся к Катран-батони, Гау?