— Почем ты знаешь, какие еще есть языки на земле, Кирцэй?

— Я не знаю… Но ведь это твой язык, Махария.

— А знаешь, ты как-то особенно умеешь говорить, Кирцэй…

— Это только с тобой, Махария…

— Я же ничего хорошего не сказала тебе, Кирцэй.

— Ты большую радость принесла мне, Махария.

— Какую же радость?

— Такой радости хватило бы на десять, на сто человек, на целое войско, Махария!

— Ну, уж и скажешь ты! Почему же я не рада тебе, Кирцэй?

— Не знаю, Махария, — грустно отозвался Кирцэй. — Может быть, мегрельским девушкам не нравятся черкесы…

— Может быть, Кирцэй.

— Почему же, Махария?

— Потому что не нравятся, Кирцэй.

— Уж не потому ли, что я крепостной, Махария?

— Я тоже крепостная, Кирцэй…

— Ты другая, Махария. Ты — приносящая радость, Махария.

— Чья же я радость, Кирцэй? И кто — моя радость?

— Откуда мне знать, Махария?

— Ничего-то ты не знаешь, Кирцэй, ничего не видишь!

— А ты скажи мне, Махария!

— Ха-ха!.. Мамина я радость, Кирцэй.

— А еще чья?

— Папина, Кирцэй.

— А еще?

— Одного вихрастого парня, Кирцэй. И он моя радость…

— Махария!

— Что, Кирцэй? Чего ты хочешь, Кирцэй?

— Я хочу радости, Махария, любви.

— Много же ты хочешь, Кирцэй.

— Махария!

— Что, Кирцэй? Что ты так смотришь на меня?

— А как же мне не смотреть на тебя, Махария?

— Не смотри на меня так, Кирцэй!

— А как же мне смотреть на тебя, Махария?

— Почем я знаю?..

— Махария!

— Чего ты хочешь, Кирцэй?

— Тебя я хочу, Махария.

— Замолчи, Кирцэй! Не смей говорить мне такие слова…

— Но почему? Разве это так дурно, что я люблю тебя? Ты свела меня с ума, Махария.

— Не надо говорить так, Кирцэй… До каких же пор будем мы так стоять с тобой здесь, парень? И чего я тут время теряю?

— Не уходи, Махария!

— Скажи же мне, чего тебе надо, Кирцэй?

— Твоей любви мне надо, Махария.

— Похоже, ты и впрямь сошел с ума, Кирцэй. Тебя следует на цепь посадить. Пойду-ка я и принесу цепь…

Девушка повернулась и ушла, Кирцэй пошел за нею. Сначала она шла медленно, поминутно оглядываясь, затем вдруг сорвалась с места и побежала, ловко перепрыгивая через кусты. Кирцэй помчался вслед за ней…

А Салуки все стоял на том же месте и следил за ними взглядом, пока они не исчезли вдали…

Теперь Махария что ни день приходила к лимонному дереву. Завидев Кирцэя, она, будто в испуге, поворачивалась и убегала с быстротой ветра, и Кирцэю ни разу не удалось догнать ее…

Так продолжалось с неделю, но однажды, словно надев соколиные крылья, Кирцэй догнал девушку, ухватил за подол ветхого платья, и в руке его остался обрывок подола.

— Что ты наделал, Кирцэй! — в притворном ужасе воскликнула девушка.

— Я порвал твое платье, Махария, — сокрушенно отозвался Кирцэй.

— Ну и что за беда, не надо так огорчаться, Кирцэй, — пожалев парня, сказала девушка с такой доброй, милой улыбкой, что Кирцэя словно охватило пламенем. — О платье я совсем не тужу, но как мне явиться во дворец в таком виде? — и она прикрыла ладонью чуть обнажившееся бедро. — Не смотри на меня так, Кирцэй!

— Я не смотрю на тебя, Махария.

— Нет, смотришь, Кирцэй, — смеялась девушка. — Отверни лицо в сторону, а не то я снова убегу.

— А я опять догоню тебя, Махария.

— А ведь это я научила тебя бегать, Кирцэй!

— Да, это ты научила меня, Махария.

— И прыгать я тебя научила!

— И прыгать ты меня научила, Махария…

— Теперь ты можешь быть гончей у дидпатона Дадиа.

— Могу, Махария, — рассмеялся Кирцэй.

— Ха-ха!.. Кирцэй — гончая!

Из кустов выскочила козуля, увидела их, испуганно прянула в сторону и тотчас же скрылась.

— Лови, лови козулю, Кирцэй-гончая!

Едва Махария успела сказать это, как из кустов выскочил самец козули и бросился вслед за самкой.

— Лови же, скорей лови козулю, Кирцэй-гончая!..

— У нее и без меня нашелся ловец, — засмеялся Кирцэй. — А у меня есть своя козуля… и я уже поймал ее, Махария.

— Неужели поймал? С одного прыжка не ловят, Кирцэй!

Махария гордым движением откинула голову, грудь ее выдалась вперед, и Кирцэй с трудом удержался, чтобы не прижать девушку к своей груди, не впиться в полураскрытые, красные, как земляника, губы.