Кислая слюна скопилась во рту, и я оглянулась в панике, потому что это был первый признак тошноты. Меня воротило от всей моей жизни, от всей грязи и позора. Наверно, я чокнусь, если окажется, что и мой папа был осведомлён об интрижках Андрея.

Меня повело в сторону, и свекровь схватила меня за руку. Я попыталась дёрнуться назад, но голос остановил:

— Ева, девочка моя… Господи ты вся побледнела. Идём, заходи, сейчас я тебя накормлю, напою… Будешь ромашковый чай? — свекровь тянула меня в дом, а я только качала головой. Мне было страшно. Страшно услышать правду от неё.

В груди давило так сильно, что я с трудом могла сделать вдох. Из-за гула в ушах я не слышала, что мне говорила мать Андрея. Или это чайник шумел? Я просто смотрела, как свекровь открывала рот, что-то мне говорила, глаза ее были в поволоке слез, а нервные руки сминали фартук.

— Я не понимаю… — вяло сказала я, и мой голос разрушил ватную беззвучную стену.

— Так и я тебе о чем, доча, — свекровь не выдержала и утерлась кухонным полотенцем. Отвернулась от меня к плите и стала греметь крышками. — Покушаешь? Я пирожки напекла. Или хочешь, компот вишнёвый, твой любимый, вытащу…

Я просто кивала. Хотя кусок в горло не лез. Но я давилась пирожками, компотом под щебет матери Андрея.

— Я ведь не так его растила, Евушка… — снова слёзы и полотенце. У меня сердце сжималось, когда свекровь расстраивалась. Я сразу вспоминала маму, которая тяжело болела, и перед уходом ей все труднее становилось улыбаться. У меня отложилось, что любая печаль на лице всегда признак боли физической.

Я снова отпила из стакана компот и уточнила:

— Мам… а как ты поняла?

Свекровь взмахнула руками и замерла на полуслове. Потом присела напротив и призналась:

— Да никак я не поняла. Не вовремя приехала к вам, — свекровь придвинула ко мне графин с компотом и продолжила: — На Пасху ты ведь на работе была. Ещё поговорили, ты мне рассказала, что даже яйца не покрасила… Ну, я думаю, бедная моя… Растолкала отца, и поехали. Собрала полную сумку яиц, куличей, салаты в контейнеры. Ну как обычно. И думаю, ну раз все равно ты на работе, чего в дверь-то звонить. Вытащила свой ключ от вашей квартиры. Только зашла, даже до кухни не добралась, чтобы все сложить в холодильник, а мне навстречу Сонька в твоём халате… Ну тут я чуть не упала…

Свекровь снова протерла глаза и тяжело вздохнула.

— А я смотрю на Соньку и вообще не понимаю, что происходит. С чего бы ей без тебя в квартире ошиваться. Смотрю на неё, а она вся растрепанная, глаза блестят, румянец. У меня сердце как сжалось от одной мысли. А внутри успокаиваю себя, что, может, мне показалось, что может все не так… А следом Андрей из спальни выбегает и штаны застегивает, и давай кричать, что чего это я своими ключами открыла дверь. Я глазами хлопаю и не понимаю, как из моего доброго мальчика выросло это?

Свёкор пришёл на всхлипы и остановился на пороге, покачал головой, махнул рукой и снова ушёл. Я встала со своего места и приблизилась к свекрови. Обняла за плечи. Всхлипы стали сильнее.

— Я о него все яйца разбила. Швырнула в него сумкой с гостинцами. А он мне: «Мама, успокойся», а как уже успокоишься? Как?

Свекровь повернулась ко мне и обхватила за шею руками, прижала к себе так сильно, что я осталась стоять в неудобной позе, но отстраниться не могла. Просто гладила женщину, которая для меня стала матерью.

— И я ему говорю, что только пусть попробует все эти непотребства разводить. А эта лахудра стоит, глазами лупает и сказать ничего не может.

На Пасху, значит.

Значит, свекровь тоже не так давно в курсе всего.

— Но почему ты мне ничего не рассказывала? — я присела на корточки возле свекрови и смотрела в заплаканные глаза.

— А как тут рассказать? А этому своему ироду давай голову полоскать, что это все не по-божески, что предатель он и иуда. А он мне, это первый и последний раз. И Соньку выталкивает в коридор. Ох я его песочила. Я его материла, прости господи, на чем свет стоит. Я ему все высказала, какой он поросёнок. Ева старается. Без выходных работает, его обихаживает, а он привёл… И вот детей правильно бог не давал. Не с таким…

Свекровь уже кричала в голос, перемешивая слова и слёзы. Я не знала, что сказать. Она не виновата ни в чем.

— А он мне — не лезь. И Еве не смей и слова сказать. Я ее люблю и буду с ней. И я давай на него давить, давай выжимать, чтобы и думать забыл, а он…

Я сглатывала слюни. В горле стоял пирожок с луком и яйцом. Но все же я нашла в себе силы сказать:

— А он на своём дне рождения с Соней в туалете…

Свекровь завыла на одной ноте. Я боялась, что для своих почти шестидесяти у неё может случиться что-то нехорошее, поэтому быстрее стала утешать ее. Пришлось искать валериану и корвалол. Свёкор принёс из аптечки валидол и только и смог сказать: