— Может быть, в этом есть доля вашей вины? — осторожно спросил Петр.

— Моей вины? — изумилась Нина. — Ну-ка, ну-ка… Да, я совсем забыла, вы у нас знаток женской психологии, вы мне сейчас все объясните.

— Это только предположение, — усмехнулся Петр. — Я ничего не берусь утверждать…

— Папа! — позвал его Лешка. — Пап, что нам делать-то? У нас на голову снега не набирается.

Мальчишки стояли возле своей безголовой снежной бабы, веселые, разгоряченные, мокрые, в ушанках, съехавших набок Надо завтра Вовке теплую шапку принести и варежки.

— Я ничего не утверждаю, — повторил Петр. — Но, может, вся штука в том, что вы просто не разрешаете себе быть слабой. Себе — быть слабой, своим мужчинам, и первому, и второму, — быть сильными. Вы не позволяете им проявить свою волю. Принять решение. Они просто не успевают это сделать — вы сразу берете все на себя. Весь груз ответственности взваливаете на свои плечи. Такая исконная русская бабья привычка: сначала спеленать мужика по рукам и ногам своей неусыпной заботой, а потом сетовать, что вот, дескать, он у нее и пальцем шевельнуть не хочет. Я вас не обидел?

— Не-ет, — протянула Нина. — Нет.

— Папа! — нетерпеливо окликнули Петра сыновья. — Что нам делать с головой? Снега не хватает.

— Значит, пусть стоит безголовая. — Петр пожал плечами. Двинулся к ним, увлекая Нину за собой, дотронувшись до ее плеча и тут же убрав руку. — Снежная баба времен кризиса. Обычное дело. Кризисная баба. Совсем голову потеряла.

— Это вы про меня? Про меня, про меня… — И Нина вытащила из пакета, набитого презентами для Солдатовых, кочан цветной капусты. — Кризисная баба, крыша съехала, ясное дело… Нет, голова у нее все-таки будет. Вовка, помогай!

И Нина поставила капустный кочан на снежные бабьи плечи, вдавила его замерзшей рукой, вмяла в снег поплотнее.

* * *

В половине одиннадцатого утра позвонил старый приятель, тот самый, отстегнувший Олегу десять тысяч баксов нынешним летом. В бессрочный долг, на школу, на святое дело — бери, строй, учи, пестуй, рад за тебя, Олежек! Встряхнешься — уже хорошо, рискни, попробуй, вдруг выгорит?

Да, но все это приятель говорил Олегу в июне.

А теперь декабрь.

Олег стоял у окна, сжимал в затекшей от напряжения руке телефонную трубку, молча слушал.

Приятель оправдывался, не позволяя вставить ни слова. Как будто это он должен был Олегу деньги, а не Олег — ему. Редкостный человек Заповедный экземпляр, ей-богу.

Все рухнуло, Олежка, синим пламенем горим, частил приятель, изнемогая от неловкости, сконфуженно пыхтя и покашливая. Фирма моя на ладан дышит, все, Олег, сворачиваю бизнес, вообще пакую вещи, ты знаешь, у меня их немного, стиль жизни — походный, по морям, по волнам, нынче здесь, завтра — там, короче, Олег, дорогой, я из Совдепии сваливаю на хрен.

— Далеко собрался? — глухо спросил Олег.

Давно уже ясно было, ясно как белый день, чего резать хвост по кускам, скажи сразу, решись, выпали: Олег, отдай деньги! Прикажи, потребуй, кто ж тебя осудит? Твое право.

— Далеко, в Анкоридж, — вздохнул приятель. — К сестре. Она мне тут рисует радужные картины моего грядущего процветания на Аляске.

— Я понял, — выдавил Олег. — Ты отваливаешь. Я должен отдать тебе деньги. Я отдам.

Приятель снова принялся оправдываться, жаловаться на жизнь. Что делать, Олег? Я вынужден… Ты б знал, как мне сейчас тошно! У тебя же нет ни гроша, где ты возьмешь-то?

— Ну, это уж моя забота, — отрезал Олег. — Я тебе отзвоню на днях.

Он положил трубку.

Нужно отдать долг. Денег у него нет. Денег нет вообще. Занять не у кого. Все, что удалось выудить из распечатанной «Альфа»-банки, уже у приятеля. Теперь ему нужна вся сумма, он отбывает на Аляску. Будет там водку пить с алеутами, первый тост — за алеутов, второй — за Вторую Катю: прозорливая была государыня, вовремя отдала Аляску-то, спасла аборигенов.

А то сидели бы сейчас алеуты в загибающемся Совке, мерзли бы в выстуженных домах, как камчадалы-сахалинцы. Жгли бы лучину, стучали зубами от холода, с надеждой прикладывали бы ладони к ледяным батареям, проклиная главного электрификатора Всея Руси, рыжего, конопатого, лопата — за пазухой, а дедушка все еще жив…

Денег нет. Денег нет и не будет. Приятель больше не может ждать, он отбывает на Аляску. «Олег, я готов линять отсюда хоть на Шпицберген, хоть на Землю Франца-Иосифа! Всюду жизнь, Олег. Помнишь, картинка такая была? «Всюду — жизнь». Всюду жизнь, даже на Земле Франца! Только у нас тут, Олежка, жизни нет. Одна загибаловка».

Жизни нет… Жизни нет. Олег отошел от окна. Он бродил по пустому дому, это был большой загородный дом, его хозяин, старый знакомец, пустил сюда Олега на постой неделю назад. Сказал: «Посторожишь, я как раз стража своего рассчитал. Повадился, гад, баб сюда водить. Живи, только не буянь, не спали мне дом, ладно?»