И все же каждое утро он поднимался по звонку будильника, сползал, зевая, с чужой постели, с продавленной раскладушки, поставленной для него на кухне какого-нибудь бывшего помрежа Коли, владеющего теперь бензозаправкой, и отправлялся в свое отделение «Альфа-банка».

Олег входил под его негостеприимные своды, уже опустевшие, уже пережившие давку августовских дней, столпотворение, хриплые вопли и глухие стенания обманутых вкладчиков.

Вкладчики больше не бились телами о неодолимую преграду, воздвигнутую между ними и курвами-операционистками, не тянули к ним белы руки, моля о пощаде, о снисхождении, крича о попранных правах и голодных детях, вторую неделю сидящих на геркулесовом отваре.

Теперь здесь было пусто. Ласковые дикторши ОРТ и сумрачный дядя с бородой лопатой, хозяин наших денег, вершитель наших жизней, объяснили вкладчикам, что бабок своих те не увидят долго. Может статься — не увидят никогда. Слово «никогда» вкупе с загадочным словом «дефолт» и аббревиатурами типа ГКО и МВФ оказали на сердца и души вкладчиков почти магическое действие.

Вкладчики притихли. Скорбный покой разгладил их лица. Дрожащею рукой нацарапали они на фирменных бланках: «Не замай!», в просторечии — заявку на выдачу вклада. В последний раз, с сиротскою униженной полуулыбкой, взглянули они на операционисток, застывших за оконцами стеклянных перегородок наподобие скифских баб. Взглянули — и потянулись к выходу безмолвной чередой, не ропща, ссутулясь, сжимая в вялых дланях свежие номера московских газет, которые теперь прочитывались с жадным любопытством и затаенным ужасом от корки до корки. Как последние сводки с театра военных действий. Только вместо перечня захваченных противником городов — траурный список низвергнутых банков…

— А вы у нас самый стойкий, да? — улыбнулась Олегу молоденькая операционистка. Это была странная улыбка — смесь сочувствия, раздражения и тщательно скрываемого обывательского интереса. — Все написали заявки и ушли…

— Куда? — перебил ее Олег, положив на стойку локти скрещенных рук. — На фронт? Как там… «Обком…» Нет, «Обмен закрыт. Все ушли на фронт». Ты записался добровольцем?

Последняя фраза адресовалась охраннику, сидевшему в закутке за деревянной выгородкой. Охранник хмыкнул и зарделся. Он был юн и смешлив.

— Все ушли домой, — терпеливо пояснила операционистка. — Написали заявки на выдачу вклада, теперь сидят дома и ждут, когда им позвонят. Вы вроде тоже написали.

— Написал, — с веселой злостью согласился Олег. — Но у меня дома нет. Мне негде сидеть и ждать. Я бомж. Ночую на вокзалах.

Операционистка вздохнула и страдальчески округлила тщательно подмалеванные глазки — дескать, как ты нас всех тут достал, вторую неделю ходишь, давишь на жалость! Глазки она теперь подрисовывала с особым тщанием, готовясь к бесплатному ежедневному спектаклю. Еще бы! Бывший супер, властитель дум (Интересно, сколько ему? К полтиннику, должно быть.), любимый актер ее мамочки, да и сама она млела классе в восьмом, когда на Новый год показывали «коронку» его в двух сериях… И мамочка, разомлев после второго бокала «Советского шампанского», всегда говорила, шепотом, как только отец выползал на кухню проверять свою индейку: «Нет, ты глянь! Вот мужик! Ни кожи ни рожи, тощий, как спица, а млею!»

Теперь этот тощий стоял возле окошечка, глядел просительно.

— Девушка, отдайте мне мои тугрики! Во как нужны! — Удар ребром ладони по острому кадыку. — Зарез! У вас наверняка где-нибудь есть заначка.

— Во-первых, никакой заначки нет, — возразила операционистка. (Кайф! Острейший кайф. Видела бы мамочка!) — А во-вторых, почему мы должны делать для вас исключение?

— Я — актер, — выдавил Олег, медленно заводясь. — И между прочим, не последний.

— Да-а? — Операционистка нарочито недоверчиво, изучающе его оглядела, как бы ставя под сомнение и первое утверждение, и второе.

— А что, не похоже? — Олег сузил от злобы светлые свои, узкие, раскосые глаза — где-то там, в степной вековой мгле, прапрапрабабку его догнал, верно, быстрый татарин. — Не похоже, детка?! Что, спеть тебе? Стишок рассказать? Чечетку сбацать?

Банковские стервозы прилипли к своим оконцам. Нате вам, курвы!

Олег вышел на середину зальчика и рванул свой коронный перепляс, короткий, яростный, с дробным топотом ног, со звонкими частыми ударами ладоней по острым коленям — хоп! хоп! По пяткам, теперь — по ушам, оп-па!..

— Гражданин! — Охранник выбрался из своего загончика. — Гражданин, давайте выйдем!

Олег на него и не взглянул.

— Чего еще? — спросил он у зачарованно взирающих на представление баб. — Спеть вам? — Перевел дыхание. — Стишок рассказать? — Волна бессильной отчаянной дури гнала его, подхлестывала. — Рассказать? Извольте!

— Гражданин, давайте потише все же! — Охранник смотрел на Олега растерянно, не зная, что предпринять, — актер как-никак. Фамилии он не помнил, но уважать — уважал.

— Сентябрь уж наступил! — торжественно объявил Олег. Подумал, добавил: — Уж роща отряхает…

Операционистки истерически захихикали.

— …Наш уцененный рубль! С нагих своих ветвей! — И Олег поклонился в пояс.

— Гражданин, соблюдайте… — Охранник, наконец решившись, осторожно дотронулся до руки Олега.

— Это кто гражданин? Я — гражданин?! — Олег резко повернулся к нему. — Гражданин чего, служивый?

— Как чего?! — Охранник вспыхнул. — Федерации… Российской федерации… Давайте все же будем соблюдать…