В полном объеме весь этот процесс не контролировался никем. Государство зачастую вынуждено было уступать, поддаваясь натиску силы, которая не вполне была ему подвластна. Тем не менее последнее слово оставалось за ним: хотя государственная политика не могла упразднить «сообщество заслуживающих», она с легкостью могла противостоять ветеранским требованиям. Главенство авторитарного государства в установлении хронологических вех, в соответствии с которыми развивалось ветеранское движение, описывается в заключительной части книги; подвергать эту роль сомнению невозможно – чтобы убедиться в этом, достаточно самого беглого взгляда на периоды, которые были пройдены ветеранами как социальной группой и как движением. «Сообщество заслуживающих» сложилось во время войны и сразу же после ее завершения, причем оно смогло выжить, несмотря на почти десятилетнее непризнание. Хрущевское правление привнесло некоторые перемены, особенно в оформление памяти о войне и становление культа войны, а также в некоторой степени в организационные дела, но никакого институционального развития «сообщества заслуживающих», на чем ветераны настаивали с 1945 года, так и не произошло. Только благодаря прагматизму Брежнева, которому нравилось изображать из себя героя-фронтовика, этот период латентного существования подошел к концу. Когда в 1985 году к власти пришел Горбачев, ветераны – к тому времени их ряды поредели и постарели, – стали основной статусной группой советского общества. Несмотря на всю риторику «возвращения к ленинским заветам», Горбачев продолжил и завершил процесс, начатый его предшественниками в эпоху застоя. По мере того, как время шло, а старшие когорты ветеранов таяли, оставшиеся все больше сближались между собой в возрастном плане. Если в 1945 году «их поколенческий профиль был расплывчатым», то теперь «они демонстрировали гораздо меньшую хронологическую диффузию». Они начали превращаться в отдельное поколение, у представителей которого становилось все больше общего со сверстниками, пусть даже не воевавшими на фронте, но разделявшими с ними коллективный опыт военной поры. Такие люди были для бывших фронтовиков гораздо ближе, чем более молодые советские граждане. В результате с 1970-х годов в торжественном публичном дискурсе рядом с «героями Сталинграда и Курска» регулярно стали появляться «ветераны труда», бывшие рабочие и колхозники. Этот процесс «смычки», сближения идентичностей «пенсионера» и «ветерана» [73] , был завершен при Горбачеве, который объединил оба типа ветеранов под эгидой одной организации и распространил многие привилегии, имевшиеся у ветеранов фронта, на ветеранов тыла. Более того, он официально интегрировал новую, объединенную ветеранскую организацию в политическую систему.

То, что признание жертв, принесенных ветеранами в военное время, состоялось в виде распространения на них целостной системы привилегий, было исторически закономерным. Законодательное закрепление особого государственного обращения с «заслуженными» категориями граждан и исходящее из этого принципа неравномерное распределение льгот были одной из основ социальной стратификации и режимной стабильности [74] . В межвоенные годы некоторые социальные группы по идеологическим соображениям считались естественными союзниками большевиков; к таковым относились, в частности, рабочие или некоторые национальности. В силу этого они находились на особом положении: в частности, их представителям было легче получить доступ к высшему образованию – в отличие от выходцев из тех групп, которые, как считалось, изначально враждовали с режимом (к последним относились, например, бывшие аристократы или зажиточные крестьяне-«кулаки») [75] . Другие были обязаны своим статусом служению государству и революции – чем важнее служба, тем выше статус и, соответственно, тем шире доступ к товарам и услугам [76] . Особое положение военнослужащих в советской жизни также было обусловлено принципом служения: оно предопределялось пользой, приносимой ими государству. Невероятные масштабы Великой Отечественной войны размыли в сознании многих грань между служебным рвением и социальным положением. Услуга стране, оказанная на передовой, была настолько огромной, что все выжившие оказались частью учрежденной государством категории «участников войны», которым предстояло получать особые льготы независимо от их текущих занятий. Это имело смысл и в связи с изменениями символического контекста: если после 1917 года рабочие обладали особым статусом, поскольку именно они совершили революцию, то после войны старые солдаты получили право рассчитывать на такое же уважение, так как они выиграли великую битву. Институционализация культа Великой Отечественной войны в качестве нового легитимирующего мифа советской системы, таким образом, логически подразумевала обеспечение особого положения для защитников родины. В 1978 году советские законодатели восприняли наконец эту логику: к тому моменту война во многих отношениях затмила революцию как фундаментальное и основополагающее для советского строя событие.

В контексте брежневского культа войны и в рамках реализуемой государством перераспределительной политики сложился новый дискурс взаимоотношений власти и ветеранов. Это была своеобразная разновидность того, что один историк назвал сталинистской «культурой дара», в рамках которой граждане были обязаны служить государству (и любить его руководителя) по той причине, что последний предположительно заботился о благосостоянии населения. Исходя из подобных представлений, ветераны оказывались в долгу перед государством из-за особого отношения, которое они на себе испытывали [77] . Начиная с 1960-х годов подобные идеи комбинировались с конкурировавшим и, возможно, даже взаимоисключающим ветеранским убеждением в том, что фронтовики заслуживают эксклюзивной заботы сугубо из-за их вклада в дело Победы. Сложилось нечто похожее на двусторонний договор между ветеранами и государством: страна была обязана ветеранам, причем если она честно будет выполнять свою часть сделки, то и старые солдаты, в свою очередь, будут обязаны помогать режиму [78] . К концу 1970-х годов это негласное соглашение облекли в институциональные формы. Описывая в 1979 году свое видение предназначения ветеранской организации, ее председатель Павел Батов отмечал прежде всего пропагандистскую работу, которой она занимается как внутри страны, так и на международной арене. И только потом он обратился к тому, за что совсем недавно, в 1956 году, еще приходилось бороться: к особым интересам и потребностям ветеранов, об удовлетворении которых должна заботиться их институция: «Много внимания СКВВ [Советский комитет ветеранов войны] уделяет также содействию советским органам в выполнении ими постановлений партии и правительства, направленных на улучшение обеспечения интересов и нужд участников и инвалидов войны, членов семей погибших воинов». Председатель СКВВ вполне четко заявлял о том, что отношения между партией-государством и ветеранами представляют собой партнерство, базирующееся на принципе взаимности. Высоко оценивая Указ от 10 ноября 1978 года «О мерах по дальнейшему улучшению материально-бытовых условий участников Великой Отечественной войны», он писал: «Это обязывает нас еще активнее трудиться на благо Родины» [79] . Спустя три десятилетия после того, как смолкли орудия, последствия войны обрели наконец подобающе советский отклик.

Таким образом, в одном своем срезе эта книга представляет собой исследование одного из самых интригующих социально-политических явлений XX века (которое, похоже, будет живо и в XXI веке): бытования народных движений в авторитарных обществах. Движение советских ветеранов не было ни примитивным результатом государственной социальной инженерии, ни выражением оппозиции режиму. Его появление на свет не планировалось, не проектировалось, не контролировалось кем бы то ни было; скорее, за ним стояла логика специфически советского опыта войны и демобилизации. Руководители СССР никогда не стремились создавать «ветеранов», а политика, породившая эту новую социальную сущность, никоим образом не вытекала из большевистской идеологии [80] . Совсем наоборот: правящая элита считала весьма проблематичным предоставление бывшим солдатам каких-то особых прав только из-за того, что они служили в военные годы, и потому режим на протяжении четырех десятилетий решительно противился созданию любой ветеранской организации. Но практики, приведшие к возникновению новой социальной сущности, были обусловлены чрезвычайностью и неординарностью войны; именно это, собственно, и вынудило власти все-таки пойти на введение особых привилегий для фронтовиков и их семей. Иначе говоря, в другом своем срезе эта книга превратилась в исследование непреднамеренных долгосрочных, социально-психологических и политических, последствий ведения войн.

У этих последствий была своя предыстория. Для российского общества в вооруженном противостоянии не было ничего необычного. Опираясь на идеологию XIX века, в которой насилие и конфликт представали движущей силой истории, большевики в XX веке научились управлять тем и другим, что было убедительно продемонстрировано в годы Первой мировой и Гражданской войн [81] .

Еще в царской России военные реформы 1874 года инициировали, а законодательство 1912 года еще более закрепило, принцип «взаимной полезности», связывающий военную службу и гражданскую жизнь. То, что при советской власти называли «Первой империалистической войной», оказало решающее влияние на его дальнейшую эволюцию в СССР [82] . Опыт тотальной войны и внедрение системы привилегий, распространявшихся на военнослужащих и членов их семей, популяризовали связку «солдат – гражданин», подчеркивая взаимозависимость между участием в боях за родину и привилегированным социальным положением [83] . Эта связь послужила базисом военизированного социализма 1920–1930-х годов [84] . Война, таким образом, выступала центральной доминантой в формировании и преобразовании этого общества: ведь на протяжении большей части своей истории оно либо воевало, либо готовилось к войне, либо восстанавливалось после войны. За Гражданской войной последовала длительная кампания против антибольшевистских мусульманских сил в Туркестане в 1923–1931 годах, советско-китайский конфликт 1929-го, участие в гражданской войне в Испании (1936–1939) и в войне в Китае (1937–1939), конфликты с Японией на озере Хасан в 1938-м и реке Халхин-Гол в 1939-м, кампания в Западной Украине и Западной Белоруссии в 1939-м, «зимняя война» с Финляндией в 1939–1940-м [85] . Война с Германией, продолжавшаяся с 1941-го по 1945 год, стала очередным важным испытанием для общества, формирующегося для войны и в процессе войны. В ходе тех грандиозных событий, которые позже нарекли «Великой Отечественной войной», связь между сражением за Родину и получением воздаяния за эту жертву видоизменилась в массовом сознании, превратившись в представление о том, что армейская служба в военное время должна сохранять свой особый статус и после завершения боев.

Последствия этой трансформации идей, касающихся военной службы, гражданской жизни и привилегий, институционализировались медленно, поскольку политическое руководство противилось подобным изменениям – по идеологическим, экономическим и политическим причинам, а также вопреки укрепляющемуся культу войны. Тем не менее многие ветераны желали признания более ощутимого, чем просто упоминания в речах ответственных лиц и приглашения на праздничные ритуалы, посвященные Дню Победы 9 мая. Как показано в этой книге, в конце концов – в 1978 году, когда их число значительно сократилось, а самым молодым было уже за пятьдесят, – они добились желаемого.

Согласно газете «Красная звезда», печатному органу Народного комиссариата обороны СССР, демобилизация должна была стать праздничным и хорошо организованным ритуалом, который позволил бы не только подтвердить особый статус ветеранов, но и быстро вернуть вчерашних солдат в ряды мирных тружеников. Это, однако, оказалось благой фантазией, которая воплощалась в жизнь крайне редко. Конечно, у каждого солдата была своя история демобилизации, но большинству из них пришлось иметь дело с хаосом, беспорядком, неготовностью властей и дефицитом буквально всего, начиная с продуктов и жилья и заканчивая одеждой и транспортом – что, впрочем, характеризовало Советский Союз 1940-х годов в целом. Тем не менее фронтовики все же возвращались, и кое-кого даже встречали особым образом: именно так, как и обещалось в процитированной в эпиграфе газетной статье. Встречи большинства, однако, проходили без всякой помпы, а потом бывшим бойцам приходилось самим решать многочисленные проблемы, обрушивавшиеся на них по приезде. Но прежде, однако, им предстояло доехать до дома. Такое возвращение оказывалось гораздо более рискованным, хлопотным и сложным делом, нежели можно было ожидать в полицейском государстве, каким оставался сталинский Советский Союз [87] .